Радиосигналы с Варты - [23]

— За нашу и вашу свободу!

Лоб Андре под редкими волосами покрылся испариной. Дрожащим от волнения голосом он поблагодарил поляков за радушный прием и помощь, прибавившие антифашистам мужества и уверенности.

Он говорил по-немецки не потому, что недостаточно свободно владел русским. Нет, он сделал это сознательно. Макс тут же понял его замысел и стал переводить. Постепенно Андре справился с волнением и заговорил свободнее. Он сказал, что его группа ни в коем случае не хочет стать обузой для советских и польских товарищей. Если понадобится, они готовы в любую минуту помочь им с оружием в руках.

— Мы оправдаем ваше доверие, товарищи! Это мы вам обещаем!..

Невойт разлил из литровой бутылки спирт по стаканам и, подняв свой стакан, воскликнул:

— За победу! Смерть фашистам!

В эту минуту никто из них не думал о том, что они находятся на занятой врагами земле, всего в нескольких километрах от них гитлеровские патрульные машины и полицаи стягивают кольцо вокруг партизанского леса.

Стаканов было мало, и участникам встречи приходилось пить по очереди.

Для радисток кто-то принес красное вино. Наташа выпила всего полстакана, а Шура пить вино не стала: она ждала, пока до нее дойдет бутылка с прозрачной жидкостью. Мужчины, сидевшие рядом с ней, предвкушая удовольствие, ждали, что же будет дальше. У девочки, вероятно, сразу перехватит дыхание, а на глазах выступят слезы. Но Шура, даже не морщась, выпила содержимое стакана и, передав его соседу, сказала:

— Вот так! — И закусила кусочком колбасы.

— Девушка, тебя, наверное, закаливали в специальной печи! — выкрикнул ошеломленный Ганич и засмеялся. Вместе со смехом ко всем пришло хорошее настроение. Каждый хотел принять участие в разговоре, и скоро все разбились на небольшие группы, в каждой из которых текла непринужденная беседа.

Офицеры Армии Людовой и люди Невойта хотели побольше узнать о каждом из пятерых антифашистов-немцев. Вокруг Фрица собралось много людей. Одетый в советскую форму, с черными как смоль волосами и горящими глазами, он вполне мог сойти за жителя советских южных республик. Его плавная русская речь, лишь иногда звучавшая чуть тверже обычного, еще больше усиливала это впечатление. Никто из его новых друзей не хотел верить, что видит перед собой чистокровного баварца.

— Взять вообще баварцев, — рассуждал кто-то. — О них известно два факта: во-первых, они много пьют пива, а во-вторых, это они помогли Гитлеру прийти к власти.

Фрицу, чтобы исправить такое плохое мнение о баварцах, не оставалось ничего иного, как рассказать, основываясь на опыте собственной жизни, о молодых бойцах Веймарской республики, об их борьбе против фашизма. О том, что в Мюнхене кроме пивоваренных заводов была еще и большая полицейская тюрьма, на холодном и грязном каменном полу которой он провел не одну ночь, Фриц рассказывал оживленно и интересно, и круг его слушателей все возрастал.

— Да, такого не выдумаешь. Выходит, ты и в самом деле пролетарский баварец, — сказал лейтенант Федя, один из советских партизан, недавно бежавший из фашистского плена. Его огненно-рыжая шевелюра упрямо вылезала из-под фуражки. Лейтенант отличался мужеством, граничащим с безрассудством, и хорошо подвешенным языком.

— А вот тот, — показал он на другой конец стола, где сидел Андре, — ваш командир, он, похоже, профессор. Голову даю на отсечение!

— Жаль мне твоих рыжих вихров, — спокойно заметил Фриц. — Он такой же рабочий, как и я. Посмотри-ка повнимательнее на его руки.

Но Федя не хотел уступать:

— А ваш Макс, за которым наверняка табуном бегают девушки, он сын этого профессора, верно? Такое сходство редко бывает, так?

— Что тут обо мне говорят? — Макс, стоявший неподалеку, обернулся через плечо.

— Вот он точно установил, что ты сын Андре, — объяснил Фриц.

— Ну, если вам так нравится… — Макс рассмеялся и отвернулся.

Законы конспирации запрещали ему рассказывать что-либо об отце. Этот короткий разговор пробудил в нем воспоминания о Москве. Для него, побывавшего во многих странах и нигде не чувствовавшего себя дома, Москва стала второй родиной. Он посерьезнел и больше не хотел разговаривать. Молча обвел взглядом партизан и вдруг встретился с карими глазами Наташи. Задумавшись, она глядела как бы сквозь него, повернув лицо к Невойту, который оживленно разговаривал с Андре и, казалось, не замечал ее. А может быть, Наташа сама не хотела быть втянутой в разговор. Ее красивое лицо с черными бровями, разлетавшимися от переносицы как ласточкины крылья, одновременно выражало и отрешенность, и счастье, и боль.

«Она любит капитана, — пронеслось в голове у Макса, — она восхищается им, но одновременно чем-то опечалена». И он тут же вспомнил о девушке, ждавшей его в Москве. Он никогда не мог обещать ей вернуться невредимым. Неуместная, как ему показалось, печаль внезапна охватила его. Он покачал головой, стараясь стряхнуть с себя это чувство. Затем сел так, чтобы быть спиной к Наташе и группе людей возле Андре.

На другом конце площадки шел оживленный разговор о чем-то. Макс видел, как Вилли с порозовевшими щеками что-то доказывает товарищам. Для большей убедительности он даже размахивал в воздухе кулаком. Рядом с ним сидел Эрнст. Его собеседником был Павел, заместитель Ганича; за ним стоял бородатый Куприянов и чему-то ухмылялся. «Все они чувствуют себя как дома», — подумал Макс.