Радиосигналы с Варты - [22]

— Сегодня вечером мы ими займемся. Кто-нибудь нам их переведет.

Юноша презрительно скривил губы и выдавил из себя:

— Зачем нам эта бумага? Зачем слова? Лучше бы дали автоматы.

— Опять? — прервал его Зигмунд, прежде чем Эрнст успел ответить. — Придержи язык, Шпинко, и сосчитай до десяти, чтобы не сказать очередную глупость. Эти товарищи с нами борются вместе против Гитлера, но они не располагают складом оружия!

— Слово тоже может быть оружием, — заметил Эрнст. — Чтобы хорошо воевать, надо много знать. А друзей ты автоматом не завоюешь.

Юноша никак не отреагировал на эти слова.

Штефан примирительно сказал:

— Оружие мы скоро получим. Нам его обещал командующий третьим округом Армии Людовой. Пока что довольствуйся карабином, а не хочешь ждать — добудь в бою что-нибудь получше.

Шпинко молча сжал губы и уставился на мох под ногами. Лейтенант Зигмунд, недовольный всем происшедшим, пригласил Эрнста закусить. Но начальник штаба напомнил, что им пора собираться в путь. Капитан Невойт отпустил Эрнста только на два часа, и вот это время истекло.

— Не обижайся на Шпинко, он еще молод, — сказал Штефан по дороге. — Большинство из нас люди серьезные. А у него эсэсовцы всю семью расстреляли. Вот почему он такой озлобленный. От ненависти к фашистам и горя.

Эрнст кивнул, говорить ему не хотелось. Беседа с польскими товарищами его глубоко взволновала. Он понял, что он и его товарищи уже находятся на полпути в решении своей задачи, хотя от конечной цели их отделяли еще сотни километров. Свою миссию они начали не где-то в Восточной Пруссии или в Бранденбурге, нет, они начали выполнять ее сразу же, как только выпрыгнули из самолета за линией фронта.

КАПИТАН НЕВОЙТ ПРИГЛАШАЕТ ГОСТЕЙ

Однажды дождливой ночью, когда они, сидя на лесной поляне, ожидали самолет, Невойту внезапно пришла в голову одна идея, и с тех пор она не давала ему больше покоя. Но эта идея не совсем соответствовала его строгим воззрениям, и поэтому он решил посоветоваться с Куприяновым. Прибытие немецких антифашистов, объяснил он, есть выдающееся событие в жизни советских и польских партизан. Но в скором времени они должны отправляться дальше. Кто знает, будет ли потом еще такая возможность поговорить друг с другом по душам, да и встретятся ли они вообще когда-нибудь? В наше время никто не знает, что случится с ним завтра.

Куприянов, замполит подразделения, терпеливо выслушал Невойта, а затем сказал:

— Если ты спрашиваешь меня как политработника, то я вот что скажу: человек и на войне остается человеком, ему нужны и друзья, и поддержка. Ощущая поддержку, легче бороться. — Кончики его усов приподнялись, он улыбался: — Ну, устраивай свой партизанский обед. Пригласи товарищей, сейчас нам можно не скупиться.

Посреди леса, под высокими соснами и вязами, соорудили стол. Ганич, ревностно придерживавшийся закона польского гостеприимства, позаботился о том, чтобы местные крестьяне принесли два ведерка свежих огурцов. Их как деликатес подавали к колбасе.

Тридцать участников этой партизанской трапезы представляли собой довольно пеструю картину. Вместе с Шурой на встречу пришла радистка Наташа. Она была родом из Москвы, из-за войны девушке пришлось оставить учебу в институте. Уже три года она работала с партизанами и довольно долго была в отряде Невойта. Однако суровая походная жизнь, казалось, никак не отразилась на ней. Рядом с крепкой Шурой она казалась нежной и даже хрупкой. Девушки надели юбки, светлые блузки, шелковые чулки и выглядели особенно празднично. Ганич и другие офицеры польского батальона были в форме Армии Людовой и при орденах.

В своем приветственном слове к гостям Невойт отметил важность совместной борьбы против фашизма. Он не собирался произносить праздничных речей: в этой обстановке они звучали бы неестественно. Поэтому он был по-солдатски краток.

— Всегда и везде, пока это будет в наших силах, мы поддержим вас, наши немецкие друзья! — Он остановился, взглянул на лица, отмеченные печатью войны и лишений. Десятки глаз смотрели на него с ожиданием. До его сознания ясней, чем когда-либо, дошло, что их связывает. — Братья! — закончил он, повысив голос. — Так же, как мы сегодня, когда-нибудь станут друзьями не только все коммунисты, но и все люди наших стран. Этот день обязательно настанет!

За ним поднялся командир польского батальона. Его мощный бас гремел, когда он говорил о бесчинствах фашистов в Польше. Он снял темные очки. Его больные глаза еще сильнее блестели после почти бессонной ночи, словно он плакал. Как всегда доходчиво и горячо, Ганич заговорил о фольксдойче, дезертировавших из вермахта и боровшихся теперь на стороне Армии Людовой.

Речь его лилась плавно. Андре глядел на этого огромного усталого человека, и горечь сжимала ему горло. Хотя он и вырос среди коммунистов и ненавидел фашистов ничуть не меньше, чем все здесь собравшиеся, ему все же было тяжело слышать о преступлениях агрессоров, бывших его соотечественниками. Но в то же время он ощущая атмосферу дружбы, окружавшую его и его друзей.

Ганич поднял сжатый кулак и закончил свое выступление лозунгом польского освободительного движения: