— Ничего себе, ученички у тебя, Дмитрий Николаевич! Да его, этого Митьку, уже сейчас можно в институт отдавать, в этот самый, какой-нибудь там электроники, едри ее.
Митя в ответ покраснел, а отец его, Михалыч, пробурчал чего-то там невнятное, но вполне одобрительное.
В разговор влез Коля Бурков с желанной, но несвоевременной идеей:
— Коли такое дело, может, пора «пусково» отметить, все же ясно уже.
Папа мой наверняка был сердечно согласен с инициативой Николая, но все же главный повод всей встречи заключался в другом.
— А радио послушать? Может и не заговорит совсем. Како тогда пусково?
Митя взялся за дело. Он был спокоен, он уже знал результат. Митя заранее все уже попробовал. И пододвинул приемник к себе.
— Тэк-тэк, — произнес он голосом профессора, стоящего на высокой кафедре и выступающего перед школярами. Маленькие глазки его при этом прыгали от приемника к нам, от нас к приемнику, а в глубине их мигали крохотные, но яркие лампочки, — сначала мы соединяем уличную антенну с катушкой и тем самым наполняем всю схему энергией радиоволн…
После этих сыновьих слов Михалыч вдруг стал маленько пыхтеть. Он как-то приосанился на своем стуле, приподнялся даже, лицо его, до этого маловыразительное, приобрело некоторую важность. Он наконец осознал значительность момента. Главный механик колхоза Михалыч вдруг понял, что его сын Митька, которого он всегда считал обормотом, занимающимся неизвестно чем, своими руками произвел на свет то, что интересно уважаемым им людям, что его сын совсем даже не обормот, потому, что как с равным разговаривает с самим директором школы. И говорит его Митька языком, неведомым ему самому, не последнему в деревне механику. «Что же это происходит-то здесь такое?» — спросила удивленная его душа, и Михалыч выпрямился на стуле окончательно, стал внимательно разглядывать всех собравшихся, как будто увидал всех нас впервые.
— Затем мы с вами надеваем наушники, — Митька ловко, одним легким движением обеих рук набросил наушники на голову, поправил их на ушах и… Тут голос у него возвысился, стал как у воспитателя в детском саду, разговаривающего со своими несмышленышами, — и вместе с вами начинаем сеанс связи.
Автономов тронул ползунок и плавно-плавно повел его по катушке. Взгляд его при этом устремился в какую-то бесконечно далекую даль, куда-то сквозь нас, в туманную необозримость, где работают передатчики на радиостанциях и посылают к нам сигнал за сигналом в виде прозрачных радиоволн. Задача только настроиться на них, поймать их с помощью ползунка на катушке, и мы услышим звуки далеких радиостанций… Неужели это возможно? — думалось мне, — и мы прямо сейчас услышим голоса людей, летающие вокруг нас в бесконечном эфире?
Митя какое-то время двигал свой ползунок, вращал глазами и молчал. Вдруг его пухлые губы стали шевелиться, узкие глазки расширились, и он пробормотал:
— Ага, ну вот мы и поймали вас, уважаемый Архангельск.
Он устремил глаза в потолок, приоткрыл рот и стал бессовестно слушать какие-то голоса, без нас, один. Но это продолжалось недолго. Первым взорвался его отец, Михалыч:
— Ты, Митька, совесть-то имей! Тут не ты один сидишь! Умник хренов! — Он подбежал к сыну и стал стаскивать с него наушники. Митя и не сопротивлялся, он помог отцу правильно надеть наушники, проинструктировал:
— Сиди спокойно, слушай внимательно.
Михалыч сидел остолбенело, крутил головой, вытаращив на нас глаза:
— Не слышу ни хрена, шум какой-то да и все.
Митя подошел к нему, оттянул наушники от ушей:
— Ты, папа, успокойся, не нервничай, прислушайся и все услышишь.
Михалыч в самом деле присмирел:
— Да, все правильно, — сказал он, — дело новое, шуметь тут не надо. Ему, видно хотелось, чтобы люди убедились: приемник, который сделал его сын, работает нормально.
И вот он сидит в наушниках, с выпученными глазами, замер, как охотник перед дичью, молчит и только посапывает.
— О! — сказал он басом и до нельзя округлил свои небольшие глаза. Замер. Прислушался. И замер надолго. Потом громко и сипло прошептал нам, будто не хотел, чтобы его услышали те, кто разговаривает в наушниках:
— Ледовую обстановку в горле Белого моря рассказывают. Ледоколы там работают, к навигации готовят. Не хрена себе! — прокомментировал он всю ситуацию.
Тут не выдержал мой отец:
— Слушайте вы, грамотное семейство, наушники надели, а другим думаете не надо! Одни вы что ли?
Он подошел к Михалычу и полушутливым, но не терпящим возражений тоном приказал ему, своему приятелю:
— Сымай технику, другие тоже хотят!
Михалыч повиновался, но не охотно. Он, кряхтя вылез из-за стола, и уселся вместе со всеми. Физиономия у него была при этом ошеломленная.
Сцена с моим отцом повторилась такая же, как и с Михалычем. Но он немного послушав Архангельск, вдруг потребовал от Мити переключить его на Москву.
— Наших-то трепачей мы слыхали уж, ты, Митя, столицу поймал бы, интересно, чего она нам скажет.
Митя Автономов сел с ним рядом, надел наушники, прикусил верхней губой губу нижнюю, сосредоточенно наморщил лицо и повел опять ползунок по накрученной проволочной спирали. Эфир в его ушах был полон всевозможных звуков, эфир гудел как большая коробка с цыплятами. Митя находился внутри этой коробки, и трудно было найти, выделить то, что нужно. И все глядели на него, как на фокусника, который вот-вот вытащит за уши из своей шляпы нового зайца. А Митя Автономов и вытащил.