Радиобеседы - [74]
Другие стремятся к вещам суетным. Один целью своей жизни ставит купить автомобиль такой-то марки и для этого накопить денег. И это цель жизни?! И это то, что наполняет смыслом его жизнь?! Ужасно! И всё же человек этим живет. И никто не воспринимает его несерьезно. Никто не дерзнет ему ничего сказать, потому что вы схлестнетесь и просто рассоритесь. Другой целью жизни полагает поехать на Олимпийские игры. И это цель жизни?! Ну, хорошо, я его не осуждаю, но разве он делает в некотором смысле не то же самое, что и тот другой, цель которого возлюбить Христа и посвятить Ему себя всей душой?
Хороший урок преподнес мне тот юноша: в 3 часа утра он встает, идет читать полунощницу, живет в послушании, самопожертвовании, служит людям, работает, помогает. Он ухаживал за нами, подавал нам еду. А кроме того, он знал меня и говорит: «Отче, осталось сладкое. Я приберег его для тебя. Я так рад, что ты приехал». Это чудесно!
Прекрасные вещи происходят в Церкви. Неведомые многим, неведомые СМИ. И никогда о них не расскажет телевидение!
Прекрасные вещи происходят в Церкви. Неведомые многим, неведомые СМИ. И никогда о них не расскажет телевидение! Никогда оно не поведает нам о том, что еще не всё пропало и что есть на свете молодежь, которая желает в своей жизни прекрасного.
Там, в монастыре, я встретил еще одного человека, который рассказал мне свою историю, задевшую меня за живое. Он со смирением поведал мне о своей жизни (я знал его раньше) и сказал:
— Я был миссионером (я не помню, где: в Заире в Африке или где-то еще). И вот, когда я был в миссии, мне сообщили из монастыря, что надо возвращаться. Зачем? — Я был нужен в монастыре. А я очень любил миссионерство. Мне очень нравилось мое дело. Но мы, монахи, живем в послушании. В послушании у своего духовного отца. Мы не имеем своих прав, чтобы сказать: «Я хочу то-то, или требую, или буду добиваться, или лезть из кожи вон». То есть такое рвение есть страстное прилепление: я сильно этого хочу и не могу с этим расстаться. Вот что значит такое рвение: не могу без чего-то. У нас такого нет, мы всё можем оставить, если нас об этом попросят. Я не скрою, отче, мне очень нравилась миссия: видеть, как люди тебя слушают с широко открытыми глазами, разинув рот, как они впитывают слова Христа, как люди крестятся от мала до велика, сжигают книги о магии. На твоих глазах там происходят чудеса Христа. Ты видишь жажду людей, свершение евангельского слова на их душах. И радуется твое сердце. Ты радуешься, что служишь славе Христовой, что люди любят тебя и ты любишь их, что ты привязан к ним, потому что там ты даже кушаешь с ними вместе. И вдруг! Из монастыря здесь, в Греции, тебе говорят, что ты должен вернуться назад (!..) Я все оставил и уехал.
Я спросил:
— А когда вы снова едете в миссию?
Он ответил:
— Я больше не поеду. Мне сказали, что туда возвращаться по некоторым существующим на то причинам не нужно.
Он рассказывал мне об этом, а лицо его…
— Отче, не огорчайтесь!
— Я не огорчаюсь, я просто говорю.
Я был взволнован. А он нет: спокоен и рассудителен. Я представил на его месте себя: если бы со мной поступили так же, я бы страшно расстроился. Из-за чего? Из-за того, что сломали мою мечту, разрушили мои планы. И потом (те, кто разрушили мои планы) мне говорят: «Чего ты хочешь — вот это? Нет! Ты будешь делать вон то». И каждый монах отвечает: «Ладно, у меня своих планов нет». — «Но разве там тебе не нравилось?» — «Нравилось, но теперь мне понравится на том новом месте, куда меня поставят».
Когда я вернулся со Святой Горы, мне позвонила одна женщина и стала рассказывать, как они с мужем ссорятся из-за того, что один не может пойти навстречу другому и отменить свои планы ради другого. Каждый из них хотел поступать по-своему. Ну разве это не страшно?
То, что переживают монахи как каждодневное упражнение, подвиг и реальную действительность (большинство испытали это на своем опыте), — это ничего не требовать для себя. Ты будешь священником. Буду. Ты не будешь священником. Не буду. Ты пойдешь и будешь, скажем, ловить рыбу для монастыря, а потом нести послушание в библиотеке. Да, мне нравятся рыбки. Мне нравится море, его пучина. Мне нравятся удочки. Мне всё нравится. Прекрасно, и пускай тебе нравится всё! Это смирение, эта готовность к изменениям размягчит твою душу, ты сможешь легко к ним приноравливаться, не будешь таким твердолобым и требовательным. Если бы это (послушание) было и у нас в городах, то супружеские пары были бы очень счастливыми, а семьи радостными. Люди уступали бы один другому.
Отказ этого монаха от своего желания стал мне добрым уроком.
Я сказал ему:
— Отче, я хочу, чтобы ты знал: твоя миссия продолжается… теперь на другом уже уровне! Твой поступок увидели и отцы в монастыре (они же осведомлены, чем ты занимался), и другие люди, и в миссии тоже об этом узнают: ты вернулся не потому, что имел к кому-либо неприязнь, или с кем-то поссорился, или не хотел продолжать, а потому, что более всего желаешь исполнять волю Божию, явленную через твоего духовного отца. Это великое служение! Ты и меня сейчас катехизируешь, и по отношению ко мне ты совершаешь миссионерское служение. Покинув миссию в Африке, ты остаешься миссионером. Потому что ты молчишь, когда тебе есть многое что сказать. А если говоришь, то о чем? Твои слова — это: «смирение», «послушание», «любовь к Богу», «жертва», «полагаюсь на Бога», «вверяю себя Ему», «успокаиваюсь». Ты, как говорят святые, подобен шару, который, когда его катишь по поверхности, по земле, катится в любом направлении. У него нет углов, которые могли бы ему помешать. Куда его катят, туда он и катится. Ты тоже научился этому и подобен шару в руках Божиих. И Господь катит тебя туда, куда захочет, а ты не сопротивляешься. Ты словно осенний листочек, упавший на двор. Ветер взметает сухие листья, и ты видишь, как они перекатываются так-так-так, переворачиваются, переворачиваются и где-то останавливаются. И потом снова порыв ветра их поднимает и несет дальше. Эти листочки не имеют никаких притязаний, не идут наперекор дыханию Божию, дуновению этого ветерка.
