Радим - [39]

Радим встал, направился вдоль берега речушки. Вода в ней только что кипела, но зелень по берегам оставалась свежей. Есть у мха и травы такая особенность: магический удар не вредит зеленой плоти. Будь иначе, никакая земная жизнь не сумела бы уцелеть в магических поединках прошлого. А так, ушли колдуны и гиганты, и могилы их укрыл зеленый ковер. Незабудки цветут на забытых могилах.

У самого уреза воды ярко светилось пятно. Глядеть на него было больно, и никак не удавалось сфокусировать глаза, чтобы рассмотреть, что же это там валяется. Радим прищурился, шагнул ближе… Золотая корона, погнутая, искореженная жаром драконьего пламени. Должно быть, она венчала голову феникса, а теперь валяется, закопченная и бессмысленная. Вот была бы находка для недавних Радимовых спутников! Силы в ней осталось, пожалуй, больше, чем в когте, и эту штуку Радим с удовольствием отдал бы собирателям падали. Жаль, что здесь, среди разливов скверны и благодати, Влох и Дардейл не смогли бы сохранить свою непрочную дружбу, и создание артефакта закончилось бы сварой за право владеть им. Так что пусть корона остается ненайденной. Чем скорее она стухнет, тем будет лучше.

Радим поддал золотую безделушку ногой. Корона отлетела на середину речки, солнечные блики, играющие на поверхности воды, скрыли ее, растворив золотое свечение.

Вот так. Теперь пора приниматься за дело. Ему предстоит отделять свет от тьмы, возвращать чистой сущности призрак жизни. Вряд ли кто-нибудь скажет, зачем это нужно, но другой задачи у него нет. Каждый живет, чем умеет.

Мелкая галька посыпалась по склону. Радим вскинул голову. К ручью, легко ступая по ноголомному бездорожью, спускалась девчонка. Нелепо она выглядела здесь, босая, в ветхом платьишке с чужого плеча. Распущенные волосы редкими прядями падали на плечи. Невыразительное лицо: глаза прищурены так, что цвета их не разобрать, тонкие, плотно сжатые губы, слишком длинный нос и брови, изломленные под нелепым трагическим углом.

— Ты… что… здесь… делаешь… — ломко, в четыре слова произнесла она.

— Это, что ты здесь делаешь? — потребовал ответа Радим, глядя в неприятное лицо.

Пожалуй, это все же не девчонка, а взрослая девушка, но оставшаяся недомерком, худая, с нездоровым цветом лица, с головой, втянутой в сутулые плечи, как бывает у служанок, ежеминутно ждущих тычка от недовольной хозяйки. Но каким чудом это домашнее животное, иначе его и не назвать, попало сюда, в безлюдную пустынь, где только что отгремела ужаснейшая битва? Как ее не разнесло в пыль, что до сих пор скрипит на зубах? Или она оказалась ничтожнее жабы и мальков форели, что кверху брюхом плывут по ручью?

— Так это ты убил Айра?

Радим сразу понял, о чем она говорит, но почему-то переспросил:

— Ты это чего?

— Сам знаешь! — огрызнулась девица. — Только учти, я его все равно воскрешу, и тогда тебе не поздоровится.

Она протянула руку, не глядя, зачерпнула опалесцирующую жижу благодати, пятнающую камни. Фигурка девушки, и без того не слишком плотная, стала едва ли не прозрачной, зато на ладошке возник сначала сияющий ореол, а затем крошечное существо со стрекозиными крыльями. Луговой эльф еще не успел сформироваться, когда незнакомка сжала кулак, остановив волшебство. Но и того, что Радим увидел, было достаточно. В девчонке и сейчас не заметно магической силы, вроде той, что тугими узлами сплеталась в душе Влоха, Дардейла и великого множества других чародеев, которых повидал на своем веку Радим, но мертвая благодать слушалась ее, услужливо подстраиваясь под самые причудливые фантазии. Хотя не слишком верилось, что замухрышка сподобится восстановить сожженного феникса. Если уж собственная способность к регенерации не спасла светлую птаху, ее ничто не восстановит.

— Дура ты, — почти ласково сказал Радим. — Во-первых, ничего у тебя не получится, а во-вторых, на черта ты возишься с этой грязью?

— Все у меня получится, потому что я всю жизнь с грязью вожусь! — сорванным голосом закричала девчонка. — Ты вон чистенький и ухоженный, мамочкин любимчик — что ты можешь знать? А я всю жизнь в услужении, в приживалках! И у кого? Хозяйка — дура, свинья самодовольная. У нее ни рода, ни души — одни червонцы! Это ее муженек пустил нашу семью по миру! Отец погиб, мама умерла, а эта свинья взяла меня в служанки… из жалости! Ты хоть знаешь, что это такое, терпеть придирки и ждать, когда ж появится кто-то добрый и прекрасный и заберет меня от них! Сперва я надеялась, что приедет кто-то из родных, а потом узнала, что весь род вымер и мне остается надеяться только на добрую фею. Знаешь, что это такое, когда в двенадцать лет не во что верить, кроме придуманной феи, потому что в настоящей жизни нет ничего, кроме выволочек и головомоек… Даже веру в бога эта тварь присвоила себе. Тебе когда-нибудь приходилось молиться под угрозой порки? Ты знаешь ли вообще, что такое порка?!

— Знаю, — Радим выпрямился и расправил сутулые плечи. — Это когда ты бегаешь, как проклятый, и вместо «спасибо» каждый норовит дать тебе подзатыльник. И за каждый просчет хозяин дерет вожжами. Не понимаю, с чего ты решила, будто я был мамочкиным любимчиком. Я не помню родителей и всю жизнь был в услужении. Мальчик на побегушках, на постоялом дворе — такое тебе не приходилось пробовать? День за днем пинки и колотушки, и никакой надежды даже на придуманную родню и добрую фею. Но я… — Радим наклонился, зачерпнул темную силу, и на ладони привычно возник источающий яд паук, — я создал из окружающей грязи вот таких пауков и отправил всех обидчиков туда, где они должны быть.