Ради тебя - [9]

Овраг становился все уже и мельче, и они двигались все медленней и осторожней, стараясь не шлепать по воде. Когда до края оврага можно было достать рукой, Мокеич остановился и потер ладонью грудь над сердцем.

— Ну все, надо вылезать, — сказал он Никольскому и сел в холодную жижу.

Никольский шепнул Женьке:

— Поможешь деду.

— Помогу, — ответил Женька. — Вы не очень быстро.

Кедров снял с немца мешок и достал гранаты.

— Берите.

Никольский и Тарасов вылезли из оврага и пошли, пригибаясь так низко, что касались гранатами земли.

Мокеич пропустил Женьку вперед и перекрестился.

— Господи, благослови!

Они прошли совсем немного, но перед ними взлетели немецкие осветительные ракеты, и они легли, ожидая, когда ракеты опустятся, а потом поползли. Земля хорошо приняла их, мягко расступаясь под грудью; под каждым из них получался желобок, в него сразу же набегала вода, но они старались втиснуться в землю поглубже. Они проползли артиллерийские и минометные позиции, и переползли одну траншею, а гроза все не утихала, и каждый благословлял ее и просил небо лить и грохотать еще всего полчаса и только реже сверкать молниями. Они переползли и вторую траншею, но ракеты взлетали все впереди, не сбоку. Между второй и третьей траншеями у противотанковой батареи их или услышали, или кого-то из них заметил часовой. Часовой окликнул:

— Wer da? (Кто идет? — нем.)

Они еще плотнее втиснулись в землю и замерли, и вода потекла им за ворот шинелей, под гимнастерки и в рукава до плеч, и по бокам, но они не чувствовали ее.

Дежурные немцы высунулись из окопов, каски немцев над окопами походили на холмики или большие грибы.

— Wer da? — повторил часовой.

Кедров ткнул пистолет в грудь пленного.

— Ответь что-нибудь.

— Schrei nicht? (Чего орешь? — нем.) — крикнул по-немецки пленный.

Часовой ничего больше не спросил, каски одна за другой исчезли — немцы прятались в лисьи норы.

Они долго лежали, не шевелясь, не решаясь шептаться, потом Батраков переполз к Никольскому.

— Гроза стихае, — сказал он.

— Да. Одна ракета — и нас перестреляют… Пусть Бадяга отстанет или… Бадяга! — позвал он шепотом. Бадяга не слышал.

К ним подполз Мокеич.

— Надо бы, товарищи, ползти.

— Сейчас, отец, — сказал Никольский и перебрался к Бадяге. — Дай пулемет.

— Зачем? — спросил Бадяга.

— Я прикрою.

— Я и сам могу. — Бадяга обернулся и нащупал у Пескового сумку с магазинами. — Сымай.

Песковой снял сумку.

— Грязи нет, я тащил ее на спине.

Бадяга ощупал магазины, распахнул на груди шинель, сунул один магазин за пазуху, ослабил ремень, заткнул второй магазин за пояс, так что магазин прикрывал поясницу, и затянул ремень.

Им пришлось задержаться еще: впереди вдруг начал стрелять пулемет, за ним застрочил второй, потом еще один, еще, и через полминуты вся первая, если считать с фронта, траншея стреляла из пулеметов, автоматов и винтовок.

Они видели по вспышкам выстрелов, где были немцы и где их не было. Они видели далеко впереди и другие вспышки, это стреляли по немцам. На эти вспышки они смотрели с надеждой и не боялись, что оттуда могут прилететь пули и ранить или даже убить кого-нибудь — пули не разбирают своих и чужих, — а если бы даже кто-нибудь из них и подумал так, то все равно не поверил бы, что это может случиться (немец, конечно, не шел в счет).

Немцы начали стрельбу впустую. Пулеметчику просто что-то померещилось — так на фронте бывает ночью, — и он начал стрелять (когда сам стреляешь, не так страшно), за ним начали стрелять соседи, и стрельба пошла в обе стороны от пулеметчика. С той стороны тоже начали стрелять, но потом обе стороны убедились, что стрелять не в кого, и стрельба, где сама по себе, а где и по команде, затихла.

Наконец совсем стало тихо, и они сползлись теснее.

— Осталось метров полтораста, — сказал Никольский.

— Теперь они не скоро уснут, — сказал Батраков.

— Поползем? — спросил Женька.

— Держитесь левее, — сказал Бадяга. — Там вроде меньше их.

— Ползти тоже рискованно, — сказал Никольский.

— Может, рывком? — спросил Кедров.

— Могут принять за своих, если в рост, — сказал Тарасов.

— Всего метров сто пятьдесят, — повторил Никольский. — Ты что, отец, шепчешься?

— Это я так, — ответил Мокеич, — заканчивая молиться мысленно.

Кедров пощупал автомат — автомат был весь в грязи — взял его в левую руку и достал из-за пазухи вальтер.

— Я с фрицем пошел вперед.

— Если что — без паники, — сказал Тарасов.

— Ну, дедушка… — шепнул Мокеичу Женька.

— Я отстану с Бадягой, — сказал Батраков Никольскому.

— Значит, рывком? — переспросил Песковой.

— Аккуратней, Коля, — сказал Никольский Батракову.

Батраков взял у Бадяги сумку с последним магазином, сунул его за пазуху, а сумку уронил.

— Ты держись ближе к Игорю. Ну, Виктор…

Они встали и пошли. Они шли в три линии: Кедров, пленный и Никольский; левее их, но чуть сзади — Тарасов, Женька, Мокеич и Песковой; правее, шагах в сорока сзади — Батраков и Бадяга. Батраков на ходу сунул Бадяге гранату, повесил автомат на шею и взял в каждую руку по противотанковой гранате. Кедров, пленный и Никольский были у самой траншеи, когда очень близко от них взлетела ракета и они увидели, что прямо перед ними нет никого, но что вправо по траншее, у блиндажа, стоят два немца и ошалело смотрят на них.