В следующем ролике актер пробовался на роль шпиона. Константинову сразу же не понравилась его затравленность: он с первого же кадра играл страх и ненависть.
— Такого и ловить-то неинтересно, — заметил Константинов, — его за версту видно.
— Что же, идти на героизацию врага? — удивился Ухов. — Мне это зарубят.
— Кто? — спросила Лида, положив свою руку на холодные пальцы мужа. — Кто будет рубить?
— Боюсь, что ваш муж — первым.
— Ерунда, — поморщился Константинов. — Если помните, я все время обращал ваше внимание на то, что в сценарии противник — прямолинеен и глуп. А он хитер и талантлив, именно талантлив.
— Можно сослаться на вас, когда я буду говорить с худсоветом?
— Зачем? Я сам готов все это сказать. Обидно не столько за зрителя — за талантливого актера обидно. Унизительно, когда человека заставляют говорить ложь, выдавая ее за правду.
Остальные сцены Константинов смотрел молча; он чувствовал, как его с двух сторон рассматривали: Ухов — напряженно, ожидающе, Лида — ласково, с грустью.
За мгновение перед тем, как включился свет, Лида убрала руку с его ладони и чуть отодвинулась.
Ухов закурил, потер руки и с плохо наигранной веселостью сказал:
— Ну, а теперь давайте начистоту.
— Вправду хотите начистоту? — спросил Константинов.
Карлов усмехнулся:
— Совсем — не надо, оставляйте шанс режиссеру, Константин Иванович.
— Мне не очень все это понравилось, — сказал Константинов. — Не сердитесь, пожалуйста.
— У вас есть любимое слово, Константин Иванович, — «мотивировка». Ваша мотивировка?
— Понимаете, как-то жидковато все это. Нет мысли. А работа чекиста — это в первую очередь мысль. А мысли противен штамп. Вот в чем штука. Мой шеф, генерал Федоров, во время войны возглавлял отдел, который выманивал немецких шпионов. Он мне рассказал поразительный эпизод: перевербованный агент отправил в абвер, Канарису, нашу телеграмму, просил прислать ему помощников, оружие, вторую радиостанцию. А дело-то было аналогично той истории, которую великолепно написал Богомолов в «Августе сорок четвертого». Так что, понимаете, поражение было н е в о з м о ж н о просто-напросто, была необходима победа. А перевербованный агент, отправив нашу телеграмму, возьми да умри от разрыва сердца. А тут от службы Канариса приходит шифровка, просят уточнить детали. А каждый агент имеет свой радиопочерк, обмануть противника в этом смысле трудно, почти невозможно. Как быть? Послали ответ: «Передачу веду левой рукой, потому что во время бомбежки правая была ранена». Немедленный вопрос: «Как здоровье Игоря?» А это сигнал тревоги, агент нам все рассказал. Отвечаем успокоительно: «Игорь уехал из лазарета в Харьков к тете Люде». Но и это не устроило Канариса. Они послали шифровку другому своему агенту с требованием перейти линию фронта, встретившись предварительно с тем, который помер, удостовериться, что у того действительно ранена рука. Что делать? Как бы вы поступили?
— Я не знаю, — ответил Ухов.
— Подумайте. Не торопитесь. Кстати, агент, которого они вызывали к себе, тоже сидел у Федорова. Как бы вы поступили?
— Сообщил бы, что нет возможности перейти линию фронта.
— Не ответ для Канариса.
Карлов сказал:
— Если не ответ — значит, операция провалена.
— Тоже не ответ. Операция — мы ж уговорились — н е и м е л а права быть проваленной; провались тогда эта операция — не быть ныне Федорову моим начальником.
— Ну не мучьте, — сказал Карлов.
— Федоров провел неделю с агентом, которого вызывал Канарис. Русский, попал в плен, сломался, ушел к Власову, оттуда забрали в разведцентр абвера. Федоров с ним чуть не в одной комнате жил, р а с с м а т р и в а л его, он убежден был, что и в противнике можно о т ы с к а т ь человека. А все это время чекисты искали — во взбаламученной эвакуацией стране — родных этого самого агента. И нашли его младшего брата. На фронте нашли. И привезли самолетом под Москву. И Федоров устроил братьям встречу, о т п у с т и в их в Москву. Они вернулись вечером следующего дня, а через неделю агент улетел к Канарису, вернулся потом — операция была выиграна. Разве это не тема? Отпустить врага? Разве не интересно для художника — описать ощущения Федорова до того дня, пока шифровки от Канариса не пошли снова к тому, кто был «ранен в руку»?
— Сюжет для фильма, — сказал Карлов.
— Что ж мне с моим сценаристом делать? — вздохнул Ухов. — Задушить? Он не с е ч е т, понимаете?
— Пригласите автора диалогов, — посоветовал Константинов. — На Западе в кино работают умные люди; заметьте, как часто они приглашают писателя прописать диалоги, хорошего причем писателя...
— Хорошему писателю и платят хорошо, — сказал Ухов.
— И еще: хотя фактура у вашего шпиона достоверна, однако он не тянет, право же.
Ухов обернулся к монтажнице Маше:
— Покажите нам фото других актеров. По фактуре очень похож Аверкин, у нас он есть на пленке?
— Есть.
— Просто-напросто двойник, но плохо с пластикой, — пояснил Ухов.
Зажужжала камера, и Константинов даже зажмурился: актер, которого ему сейчас показывали, был действительно как две капли воды похож на того, который так топорно играл шпиона.
— Вы что, гримировали его? — спросил Константинов.
