Ради безопасности страны - [40]

— Не надо привлекать внимание, — шепнул Дубов. — Сдерживай эмоции, пожалуйста.

— А если они не сдерживаются?

— Так не бывает. Выдержка — прежде всего. Очень хочешь быть женой?

— Очень.

— Почему вы все так замуж стремитесь, а?

— Потому что любим, наверное.

Дубов усмехнулся:

— А что такое любовь? Можешь определить? Ладно, это философия, заполняй бланк, лапа. Через пару месяцев поедешь со мною на Запад, там мы с тобою выясним эту философскую проблему. Хочешь со мною уехать, а? На работу, на работу, бить буржуев в их берлоге, хочешь?

— Какой же ты сильный и умный, Сережа! Как мне радостно быть с тобой!

Дубов заполнил бланк быстро, помог Ольге, выслушал рассеянно слова загсовского работника:

— От всего сердца поздравляем с вашим решением. Ждем вас через три месяца, машину можно заказать на первом этаже, по поводу обручальных колец обратитесь в комнату номер восемь — там все объяснят.

— Про кольца и машину — спасибо, — сказал Дубов, — а вот три месяца нас никак не устроят. Мы вот-вот уезжаем за границу, по делам, может, посодействуете ускорить оформление брака? Необходимые ходатайства я подготовлю, ладно?

...Потом Дубов отвез Ольгу на работу, дал ей поцеловать себя:

— Только в ухо не надо — мне щекотно.

В пять часов он сдал все папки в отдел, проверил, как точно секретчица отметила время, и пошел на профсоюзное собрание.

Трухин и Проскурин, наблюдавшие за ним с двух разных точек, обратили внимание на то, что Дубов, в отличие от других, был подчеркнуто внимателен; когда кто-то из выступавших поднимал острый вопрос, он переглядывался с теми, кто сидел в президиуме, в зависимости от реакции там соответствующим образом вел себя: лицо его менялось, словно человек примерял маски античных актеров — недоумение, радость, возмущение, снисходительность, интерес...

После собрания Дубов поехал домой. Он поднялся в лифте на четвертый этаж, открыл дверь и почувствовал на плечах руки: рядом с ним стояли Проскурин и Гмыря; около двери — три чекиста; понятые — две женщины и мужчина со странной бородой, она показалась Дубову отчетливо клетчатой: седина — внизу, потом клочья черных волос и рыжий отлив возле ушей.

— В чем дело, товарищи? — спросил Дубов, чувствуя, как лицо его сделалось багровым, горло перехватило — тяжелый комок мешал дыханию.

— Мы пойдем к вам и там все объясним, — сказал Гмыря. — Открывайте дверь своим ключом.

Дубов не мог сдержать дрожь в руке, ключ никак не попадал в скважину.

— У меня кто-то уже был-ыл, — сказал он себе самому, — я чувствую, тут уже был кто-то...

В комнате ему предложили сесть, обыскав предварительно, — лицо его сделалось бледным, сразу же обозначились синяки под глазами.

— Ознакомьтесь с постановлением на обыск, — сказал Гмыря.

Дубов никак не мог прочитать: строчки двоились.

— Вы можете искать, но что только? — сказал он. — Мне сдается, что случилась-ась какая-то ошибка. Или нарушаются нормы социалистической законности-ти.

Следователь, капитан Агибалов, подвинул себе стул, сел напротив Дубова:

— Вы не хотите признаться во всем чистосердечно?

— В чем?

— Подумайте. Чистосердечное признание всегда учитывается.

— В чем-ем я должен признаться-аться? — тяжело заикаясь, спросил Дубов.

— Умели напачкать, сумейте и отвечать, Дубов, — сказал Гмыря.

— Мне признаваться-аться не в чем. И напрасно ваши люди угоняют мою машину.

Проскурин глянул на Гмырю — машину действительно отгоняли: надо было срочно проверить, нет ли в ней тайника.

— Что же, приступайте к обыску, — сказал следователь Агибалов, — а мы пока посидим...

Наблюдая за тем, как чекисты приступили к обыску, Агибалов рассеянно взял фонарь, стоявший на столе, вытащил батарейки, две отодвинул, а третью начал сосредоточенно вертеть в руках.

Дубов неотрывно следил за его пальцами — лицо его снова покраснело, язык сделался сухим; он казался ему невероятно тяжелым.

Следователь отложил батарейку, закурил, подвинул к себе пепельницу, аккуратно положил обгоревшую спичку, посмотрел на Дубова; тот сидел напряженный, чуть откинув голову, губы его тряслись, побелели.

Агибалов снова взял батарейку, отвернул дно, выложил на стол капсулу с пленкой, глянул на Дубова.

— Значит, знаете-аете...

— Знаем, — ответил Агибалов и достал из портфеля камень: булыжник как булыжник, только легкий, нажми невидимую кнопку — откроется; этот тайник только что обнаружили в гараже...

Дубов посмотрел на Гмырю и Проскурина, которые сидели рядом с ним, на ручках кресла, так, чтоб он не мог встать, потом перевел взгляд на Агибалова:

— Если вы хотите использовать меня для работы, прикажите вашим людям немедленно вернуть машину на место: каждая парковка контролируется людьми из посольства, можете сорвать следующую встречу...

Проскурин поднялся, вышел из комнаты, на его место сел Трухин.

— Но машиной  м ы  не отделаемся, — продолжал Дубов. — Я также являюсь объектом постоянного наблюдения людьми из посольства, следовательно, моя жизнь имеет товарную ценность. Гарантируете жизнь? Тогда проведем все в лучшем виде.

— По поводу жизни суд будет определять, Дубов, — ответил Гмыря.

— А без суда нельзя?

— Нет, — сказал Агибалов. — Нельзя.

— Напрасно-асно... Я могу  д а т ь  очень много; то, что я могу дать, никто не сможет...