Рабыня моды - [22]

— Но мне казалось, их пиаром занимается агентство «Свонк»?

— Да, именно так.

— А что же ты тогда делаешь?

— Видишь ли, я здесь именно для того, чтобы создалось впечатление, будто я работаю на них.

— А на самом деле?

— Нет.

— Не понимаю.

— Послушай, это же так просто. Какой имидж у «N»?

— Универсальная, скучная, дешевая одежда.

— Именно так. А какой имидж у «Да! Пиар»?

— Думаю, просто классный. Эксклюзивный. Молодость. Немного наркотиков, немного клубной жизни.

— За наркотики спасибо тебе, дорогуша. Поэтому, видишь ли, как только пойдут слухи о том, что «N» подписали с нами контракт, весь мир, я имею в виду — наш мир — подумает, что они меняют имидж, привлекают к себе молодых, ну и все такое. А ты знаешь, что это может только укрепить доверие фирме со стороны Сити и положительно повлиять на цену акций.

— Но ты ведь на самом деле не занимаешься их пиаром!

— Нет.

— Но почему?

— Потому что мой пиар раз и навсегда отвратит от них всяких старичков. И таким образом те, кто в курсе событий, решат, что «N» — крутая фирма, а остальные просто будут продолжать покупать себе панталоны. Я действительно вдохновляю людей.

— Неужели в «Свонк» не возражают? Это не особо способствует их репутации, правда?

— Это была их идея.

— А у них какая цель?

— У них будет признание и уважение всей индустрии за то, что они разработали эту схему и наняли меня. В этой области даже вручают награды. У нас получится неплохой пример того, как пиар помогает завоевать любовь. Настанет время, и представители пиара будут общаться только друг с другом.

Итак, рядом со мной был Майло — фирма по связям с общественностью платит ему за то, что он делает рекламу компании, пиар которой осуществляет именно та фирма, которая платит Майло за то, чтобы он их раскручивал. К несчастью для «N», Майло, как я выяснила позже, рассказывал каждому, готовому его выслушать, что его задача только делать вид, что он работает на «N». Это, конечно, было хорошей рекламой для него самого и плохой для «N». По крайней мере я так считаю.

В этот момент подошла наша очередь за мороженым, и мне пришлось раскошелиться на сотню франков за три микроскопические порции «Хааген-Датц» — скупость Майло в мелочах была легендарной и вполне объяснимой, хоть и не очень привлекательной — это качество осталось со времен безденежья в прошлом. Мы сели за столик на открытой маленькой лужайке, со всех сторон огороженной стеклянными панелями с изображениями миниатюрных японок с широко раскрытыми глазами.

Я чувствовала дискомфорт оттого, что Пенни понравилась Майло, поэтому рассказала ему о нескольких ее забавных языковых ошибках и вызванной ими неразберихе. В основном это было связано с несколько странной для всех системой обозначений внутри отеля. Майло с удовольствием приплюсовал к своей коллекции мои истории о Пенни, чтобы потом, в зависимости от ситуации, посплетничать и представить в качестве действующих лиц других известных дизайнеров.

Как только Клод услышал слово «языковой» и, более того, упоминание о знаках, он торопливо разделался с остатками мороженого (забыв, однако, стереть каплю шоколада с верхней губы) и начал говорить, уставившись в какую-то невидимую точку над моей головой, как будто обращаясь к аудитории в лекционном зале:

— О, я могу объяснить поведение вашей матери — матери! — и ее страх перед символами.

Он произнес слово «символ», настолько сильно растягивая слоги, что я усмотрела в этом признаки фетишизма.

— Все не так просто. Сейчас весь мир — это текст, письменный текст: слова есть везде.

Я пыталась слушать из вежливости, но голос Малерба скоро стал казаться мне птичьим щебетом: просто звуком, хоть и не лишенным мелодичности. Время от времени до меня доносились обрывки фраз.

— Мы все, сами того не осознавая, являемся пассивно вовлеченными в процесс написания, дешифрования и разгадывания символов.

Я снова перестала его слушать и быстро заскучала. Вдруг через плечо Малерба я увидела Пенни, которая наконец оторвалась от «граппы» с сеньором Солбиати. Ее слишком уж королевская походка указывала на то, что была выпита не одна «граппа», скорее, это были «граппы» (или как будет множественное число?). И как это всегда бывает — вас замечают именно в тот момент, когда вы меньше всего этого хотите. Пенни увидела нашу маленькую группку, помахала рукой и направилась в нашу сторону.

—Для неразвитого общества естественный порыв постичь окружающий мир приобретает форму более тесного взаимодействия со средой обитания. Итак, значение имеет каждая деталь материального мира, каждый камень, дерево, спора живого организма — это значимость, это сага, это миф.

Прежде чем попасть в прозрачный коридор, Пенни нужно было преодолеть огромную художественную инсталляцию. Она обновлялась один раз в сезон и на этот раз представляла собой чудовищную конструкцию под названием «Дух ткани» — хромированный каркас в форме вигвама, завешанный миллионами грязных ниток пряжи разной длины.

— Цивилизация лишает человека способности понимать природу.

Пенни решила не обходить возникшую на пути преграду (это, честно говоря, заняло бы у нее не меньше пяти минут), а решила попытаться, что было вполне в ее стиле, пройти прямо сквозь нее.