Рабы немы - [8]

Бывало, гуляя с ней по парку или хрустя на пару пересоленными чипсами, я возвращался мыслями к моим рабам. И не раз при этом испытывал сильное искушение отвести туда, в провонявший дерьмом погреб, эту доверчивую крошку. Дважды был близок к этому. Но потом понял, что никогда этого не сделаю. Не хотел я видеть её в числе своих рабов. Не хотел, и точка.

Зарабатывал я где только мог, но в последнее время всё больше воровал. Удача сопутствовала мне в моих опасных авантюрах, два-три раза удалось сорвать крупный куш, и потому недостатка в деньгах я не знал. В карманах у меня теперь всегда хрустели новенькие сторублёвые купюры, водились и баксы. Львиную долю заработанного я приносил вдове; ни о чём не спрашивая, она молча принимала деньги. Догадывалась ли она об их происхождении? Наверняка. Но жить-то ведь как-то надо! Тех же грошей, что она получала в своём буфете, едва хватало, чтобы заплатить за квартиру, телефон и свет. Здесь не до принципов.

Вернувшись как-то раз в свою заброшенную хибару и открыв люк (в нос сразу же шибануло такой крепкой вонью, что на глазах у меня навернулись слёзы), я застал всю компанию за весьма интересным занятием. Старик голым скакал по погребу и дико гоготал, звонко шлёпая руками по костлявой заднице. Второй бомж со своей подругой вновь пристроились в углу и откровенно трахались. Пацан же (я так и продолжал держать его на игле), матерясь и рыча, с остервенением насиловал девчонку. Та отчаянно отбивалась, кричала, кусалась, умоляла оставить её в покое, но её сопротивление только подливало масла в огонь. Парень окончательно озверел и орудовал теперь вовсю; в конце концов он добился-таки своего. Девчонка вдруг обмякла, распласталась на полу и впала в прострацию. Глаза её остекленели, губы были искусаны в кровь. Он же, сделав своё дело, сыто отвалился набок и тут же захрапел.

Подскочил старик и начал выплясывать что-то несуразное, бесстыдное. Глядя на эту живописную картину, на разодранное платье девчонки, её полуобнажённое, измятое, истоптанное, выставленное напоказ тело, на этого придурковатого идиота, похотливо вертящего задницей, я вдруг подумал: надо бы придать этому спектаклю побольше абсурда.

— Эй, дед, — крикнул я вниз, — хорош мотнёй-то трясти! Давай залазь, твоя очередь.

Он поначалу опешил, зыркнул на меня подслеповатыми глазами. А потом допёр. Подпрыгнул от радости и полез на девчонку. Та всё ещё пыталась слабо сопротивляться, но вскоре окончательно затихла. Старик же эдаким живчиком елозил на ней, потея и сопя от удовольствия, вертел своим прыщавым задом, пускал слюни беззубым ртом, мял грязными лапами бесчувственное тело. Чем закончилась эта грязная порнуха, я так и не досмотрел. Потерял всякий интерес. Да и от вони кишки сводило, того и гляди вывернет. (Противогаз, что ли, купить?) Словом, захлопнул я люк и пошёл прошвырнуться по городу.

К вдове в тот день я не вернулся. Не смог. Не пускало что-то после всего увиденного. Прошлялся по пустынным улочкам до самого вечера, заглянул в кабак, пропустил пару пива, а потом решил: не вернусь. Никогда. Всё, точка.

Ночевал я в своей развалюхе, на обшарпанном диване, прямо над люком. Благо, ночи в июле стояли тёплые. Да и рабы мои под боком были.

С тех пор я прописался здесь окончательно.

Времени у меня теперь было более чем достаточно. От нечего делать я придумывал всё новые и новые развлечения, стараясь ещё больше унизить обитателей погреба. Унижая их, я тем самым увеличивал пропасть между мною и моими рабами, ещё более утверждал свою власть над ними. Так, уже на следующий день после той порнушной сцены я несколько изменил предыдущий сценарий: держа над открытым люком шприц с очередной дозой дури, заставил пацана трахнуть старика. Парень не посмел возражать: больно уж не терпелось ему поскорее ширнуться! Только обжёг меня волчьим взглядом — и тут же скинул штаны. Старик тоже ерепениться не стал — знал, козёл старый, чем это может для него кончиться.

Это зрелище доставило мне особое удовольствие. В памяти всплыло моё собственное недавнее прошлое, когда меня самого пользовали вот таким же точно способом, да так пользовали, что я сутками потом сесть не мог. И не какие-нибудь обколовшиеся юнцы, а здоровенные потные битюги, все в шрамах да наколках, с резаными венами и густой шерстью на бычьих торсах…

Надо было видеть, как пыхтят эти идиоты в угоду своему хозяину!

Отныне я ввёл этот ритуал в ежедневный распорядок дня моих рабов.

В один из последующих дней придумал я новую хохму: купил десять бутылок дешёвой водки и опустил их в люк, заменив этим пойлом суточную норму воды. Поначалу-то мои олухи обрадовались и в два счёта вылакали всю бормоту. На этот раз обошлось без мордобоя: водки хватало на всех. Пили все наравне, и даже девчонка, к тому времени почти совсем оклемавшись, высосала целый пузырь. А потом началось самое интересное.

Вся хохма заключалась в том, что пили они натощак, без закуски и запивки. Ясное дело, их сильно развезло. А уже через час все как один блевали — все, кроме старика. Нутро-то у него покрепче оказалось, чем у остальных. Впрочем, это были ещё цветочки. Основной сюрприз я приготовил назавтра. Поутру всех мучило сильное похмелье и жуткая жажда. Вой, стоны и мат неслись снизу непрекращающимся потоком. А девчонку разобрала вдруг сильнейшая икота, походившая скорее на судороги припадочного больного. Вот тут-то я и спустил им ведёрко с водой, предварительно сыпанув в него изрядную порцию пургена. Надо ли говорить, что последовало потом!