Работа над ошибками - [6]

Мы носили форму: белые рубашки, ярко-синие джемперы с треугольным вырезом, галстуки в бело-голубую полоску, короткие черные или серые брючки, серые носки, черные или коричневые ботинки, черные пиджаки со значком школы на нагрудном кармане и голубые фуражки. Фуражку носить было необязательно, а в жаркие дни в классе разрешалось снимать пиджаки и джемперы. У меня был коричневый кожаный ранец. Когда мы ходили в детский сад, на собраниях нам полагалось сидеть на полу, скрестив ноги по-турецки. Пол был деревянный, натертый до блеска, от сидения на нем болела задница. В начальной школе мы сидели на деревянных стульчиках. Мы пели гимны. Слова были напечатаны белыми буквами на больших листах грубой черной бумаги. Эти листы вешали над сценой на специальных шкивах. Листы с гимнами хранились в шкафу, некоторые из них были порваны и заклеены широкими полосами липкой ленты. «Вперед, Христово воинство», «Яркий и прекрасный мир», «Иисус, Возлюбленный моей души», «Иерусалим»… Когда подходила очередь дежурить, нужно было отыскать нужные гимны, подвесить их к шкиву и, крутя за ручку, поднять наверх, пока учитель делал перекличку. Однажды я случайно повесил гимн вверх ногами, и учитель обернулся посмотреть, над чем все так смеются.

Линн!

Он схватил меня за руку и шлепнул сзади по ногам. Больно. Все собрание мне пришлось простоять на сцене. После гимнов полагалось читать «Отче наш». У учителя был глубокий, громкий голос, он перекрикивал всех остальных в зале.

В классе я сидел у окна. За игровой площадкой, позади школьной территории, виднелась рощица. Зимой деревья были голые. Больше всего мне нравилось весной или летом: в открытые окна веял свежий ветерок, доносился звук газонокосилки и запах свежескошенной травы. Иногда в класс залетала пчела или оса – и тогда, пытаясь выгнать ее в окно, учителя махали руками, пока кто-нибудь из мальчишек не прихлопывал нарушительницу спокойствия. В утреннюю перемену каждому давали на завтрак бутылочку молока и два бисквита из набора «Рич Ти». Парты были деревянные, с откидными крышками, внутрь мы складывали учебники. Сверху, в углу, имелось круглое отверстие, куда ставилась маленькая белая чернильница. Мы писали простыми деревянными ручками со скрипучими металлическими перьями. Парты составлялись вместе, и мы сидели рядами по четыре человека. Возле меня сидела девочка по имени Дженис. Звали ее так же, как мою сестру, но выглядела она по-другому: у нее были длинные светлые косы, а у моей сестры – короткие черные волосы. Не такие черные, как у негров, а с каштановым отливом. После ванны они блестели и пахли абрикосом. Еще в моем ряду сидели два мальчика, только я не помню, как их звали. Если кто-то хотел выйти в туалет, он должен был поднять руку. Дженис – которая не моя сестра – однажды описалась. Учитель не разрешил ей выходить из класса до перемены. На полу под ее стулом образовалась лужа, и она плакала, раскачиваясь и мотая ногами взад и вперед.

Истории в начальной школе было мало. Учили мы в основном английский и арифметику. История – это пещерные люди, динозавры, Генрих VIII. Он был толстый, у него было шесть жен, и он, как только переставал их любить, отрубал им головы. Птеродактиль писался «п-т-е-р-о-д-а-к-т-и-л-ь». Динозавры вымерли. То ли потому, что мозги у них были размером с грецкий орех, то ли климат изменился, то ли они сгорели, когда на землю упал гигантский метеорит. Я забыл, почему именно. На экзаменах в конце семестра история, география и естествознание входили в один и тот же опросный лист.

Июль 1967

Линн, Грегори

Класс 1а

История/География/Естествознание: С[1]

Грегори должен постаратся выделить время для дополнительного чтения по данным предметам.

Э. Робертсон (классный руководитель)

Через двадцать пять с половиной лет, при свете карманного фонарика, на чердаке дома, население которого не так давно сократилось с двух человек до одного, я перечитал эту рекомендацию. Реакция моя была вполне однозначной:

(1) Дура Э. Робертсон (классный руководитель) и писать-то правильно не умела.

Отец научил меня песенке:

Гитлер съел свое яйцо,

А второе есть не стал,

Гиммлер тоже не решился,

Ну а Геббельс два сожрал.

Вторая мировая война началась, когда отцу было одиннадцать. Он рассказывал про бомбы. Падая, бомбы издавали низкий гул. Если гул стихал, ты понимал, что сейчас они посыпятся на тебя с неба. Их не было видно, только слышно. Если гул прекращался прямо над головой, значит, тебя вот-вот могло убить, но, с другой стороны, бомба могла пролететь мимо и упасть на кого-нибудь другого.

Времена коричневых портков.

Патрик.

Мама звала отца Патрик, только когда сердилась на него, в остальное время он был Пат.

Каких коричневых портков?

Не твоего ума дело, поспешно сказала мама.

Отец приблизил губы к моему уху и прошептал:

– Это когда обдрищешься.

Отец говорил: мы надрали фрицам задницу в двух мировых войнах и одном мировом чемпионате. Ради чемпионата, в 66-м, мы купили свой первый телевизор. Черно-белый, с деревянными дверцами. Когда телевизор не работал, экран закрывали. 1966-й. При этих словах, «1966-й», англичане – даже те, кто тогда еще не родился, – сразу думают: «Финал чемпионата». Уэмбли. Англия – Западная Германия, 4:2. Джефф Хёрст.