Работа любви - [128]

Идеальное в религии – такая же редкость, как семья Дохерти, которые за 32 года только один раз поссорились. Поэтому в счастливом конце воцерковления есть такая же смесь истины и лжи, как в Happy end традиционного английского романа. Герой Диккенса, помытарившись в трущобах и гостиных, находит счастье в семье. Это правда, потому что создать свой дом легче, чем изменить общество, и в малом углу можно достичь большого счастья. Но насколько прочен этот счастливый угол?

Антоний Блум рассказывает, как матери и бабушке удалось воссоединиться с ним под одной крышей. До этого они ютились по разным углам. В интернате, где он учился, каждый день били. Много лет позже, проехав мимо него, он упал в обморок. Родным об этом нельзя было рассказывать – понимал, что у них нет денег уплатить за лучшую школу. И вдруг – каждый день с мамой и бабушкой. Каждый день окруженный любовью! Но через два месяца Андрею – ему было 14 лет – стало недоставать чего-то. Что с того, что они с матерью и бабушкой любят друг друга? И он решил, что если через год он не найдет более глубокого смысла жизни, то покончит с собой.

О таких людях не пишут в романах – разве только в русских. Писал, впрочем, Паскаль – о самом себе, о тоске, которую в нем вызывает бесконечность пространства и времени, и забросил в русскую и немецкую поэзию трагический образ мыслящего тростника. Но решает не литературный пример. Каждый раз начинается с нуля, с непосредственного чувства. И если не началось с нуля, не заметишь и в книгах: с чего это Левин, счастливый семьянин, прячет от себя веревку, чтобы не повеситься? Дурь мучает. У Андрея Блума это началось. И через год, раскрыв – первый раз в жизни – Евангелие (самое короткое – от Марка), он почувствовал присутствие Христа. Глаза ничего не видели, но не было никаких сомнений, что рядом с ним – Христос.

Религиозный энтузиазм, охвативший мальчика, вызывал семейные конфликты. «Надо морковку почистить», – сказала бабушка. «Я молюсь», – отвечал Андрей. «Бог велел любить ближних и помогать им. Вот тебе морковка и нож…» Пришлось чистить. Потом возникла более серьезная проблема. Духовник потребовал приготовиться к уходу из семьи. Андрей долго мучился, наконец, он сказал: «Я готов. Куда мне идти?» – «Как куда? Домой», – ответил духовник. Так сложилась эта своеобразная форма монашества, без попирания сыновней любви. И семья, и община, где трое собрались во имя Христа. Безо всякого устава, кроме любви.

Мне кажется, это не только частный случай, скорее – часть общего сближения семейного очага с жертвенником религиозного подвига. Это внутреннее движение чувствовал Мертон, чувствовала Колышкина после долгого опыта одиночества и отрешенности, и такая любовь не поддается профанации, умеет сопротивляться ей.

Достоевский, в «Дневнике писателя», ставит себе вопрос, что бы он выбрал – совершенный мир, без противоречий добра и зла, но без детей, или со всеми ужасами страстей, но с детьми, и выбрал второе. Я думаю, что духовный подвиг должен пройти сквозь одиночество, но заканчиваться он может и в семье.

Общество деловых людей – духовный тупик. Дети его, вместо того, чтобы стать маленькими бизнесменами, превращаются в наркоманов. Но выход из тупика – не назад, а вперед, в сближении семьи с храмом. Один мой родственник, пламенный неофит, упрекал нас с Зиной, что мы превращаем свой дом в церковь. Превращала Зина, не думая создавать церковь. Но в конце концов, наш дом и наш семинар стали очагами, дополняющими церковь. Я думаю, такие очаги или подобные им складываются во многих городах. Впрочем, дух-утешитель веет и помимо семьи, и помимо церкви. Он веет в природе, в высоком искусстве, в одинокой молитве, в созерцании. Он веет, где хочет. И кого коснулось волшебное прикосновение, тот верит Белому Зайцу. Никогда не поздно ему поверить.

Зинаида Миркина Волшебные прикосновения

Есть притча о Мастере, духовном учителе, столь мудром, что сам Бог решил посоветоваться с ним. Богу понадобилось поиграть с людьми в прятки.

– Ангелы советуют мне спрятаться на дне моря или на вершине самой высокой горы. А ты что скажешь? – спросил Он у Мастера.

– Спрячься в человеческом сердце, – ответил Мастер. – Вот уж куда человек никогда не заглядывает.

Новое здесь именно в последней фразе. Что Бог находится в сердце человека – это как бы давно известно. Но вот что человек туда никогда не заглядывает…

А заглядываем мы туда действительно редко. Заглядывать в сердце – заглядывать в глубину. Жить на поверхности легче. Жить по правилам, которые тебе дали; в мире, который за тебя устроили – это доступно. Выполняешь ты или не выполняешь правила – все равно, живешь в мире, где они работают. В мире более или менее ясном, освещенном внешним светом. В дневном мире. Но на смену дня приходит ночь «с своими страхами и мглами…». Об этом хорошо сказал Тютчев – день есть покров, наброшенный над бездной.

Дневное сознание прячется от бездны. А те, кто в нее вольно или невольно заглядывают, делают шаг с поверхности в глубину, туда, где сердце. Но этот первый шаг еще так далек от спрятанного в сердце Бога.