Работа любви - [126]
Или, если взять более известный текст, это подобно голосу Бога в последних строках Книги Иова, голосу, не ответившему ни на один вопрос, а просто окунувшего Иова в золотой свет (который я однажды видел во сне) и сразу уравновесившего всю бездну мучений. Как – не знаю. Но не сомневаюсь в факте.
Волшебное прикосновение может прийти с любой стороны: от порыва ветра, всколыхнувшего зелень, и от необыкновенных глаз, и от иной сцены, разыгранной артистами…
Но нет прикосновения, которое нельзя было бы профанировать. Даже если оно само по себе безупречно. Цветущая сакура не виновата, что люди, собравшиеся полюбоваться ею, по большей части используют обычай просто как предлог посидеть на свежем воздухе и выпить рисовой водки. И до крайности легко профанируются волшебные прикосновения, рождающиеся у домашнего очага или в храме.
О профанации половой любви я уже много писал и ограничусь несколькими добавками. Первая любовь ребенка – к маме, ко всему поколению взрослых, склоняющихся к колыбели. Тут Эрос просто ни при чем. Хотя иная мать, не получив нежности от мужа, зацеловывает младенца, но это выверт. Потом возникают дружбы между сверстниками, по большей части мальчиков с мальчиками и девочек с девочками. В наше время общественное мнение сверстников очень быстро отодвигает предков с их телячьими нежностями на задворки. Но в положенное время возникнет чувство своей мужской неполноты, женской неполноты, и мальчики начинают дружить с девочками. Слово «дружба» здесь прикрывает довольно сложные отношения. Это нежная дружба, в глубине ее прячется желание, но грубость желания отталкивает, и формы выражения дружбы напоминают детскую нежность: «сядем укупеци, вдвох пид калыною». Просто сядем рядом, и начинается волшебство. «И над панами я пан». Бывают поцелуи, но такие, как с мамой. Когда Анастас Микоян, парень из предместья, поцеловал Олю взасос, она была оскорблена и оттолкнула его. Ей было достаточно того, что Сурен, играя в горелки, догонял ее, обхватывал за талию – и всё. В старое доброе время такие игры кончались сватовством и влюбленные прикасались друг к другу от гребенок до ног только после благословения церкви, родителей и общества. Когда прикоснуться уже не стыдно.
Но тут только и начинаются соблазны: мелкие несогласия, столкновения привычек, ссоры… А главное – коварство плоти. Оно использует наше непонимание самих себя, иерархии наших желаний. Свобода верхнего уровня основана на сдержанности «материально-телесного низа», как его окрестил Бахтин. Высвобождение плоти позволяет ей завладеть всем, и тогда дух восстает против своего рабства, Толстой пишет «Крейцерову сонату», Отто Вейнингер – «Пол и характер» и в 22 года кончает с собой. Бердяев тоже считал, что в постели мужчина и женщина ничем не отличаются от животных. Мне ясно, что он просто не умел владеть собой, но если Бердяев запутался, то что спрашивать с других? Мало кому сразу удается крепко держать вожжи, когда кони, пущенные вскачь, почти опрокидывают колесницу и не слышно переклички сердца с сердцем тонкими волшебными биениями.
Чем тут можно помочь? Вспомнить правило Силуана Афонского: «Кушать надо столько, чтобы после этого хотелось молиться…» Но сдержанность – первый шаг, и если за ним не пойдет второй и третий, страсть сползет в быт и просто угаснет. Как сохранить (или восстановить) незримую пуповину, переливающую что-то волшебное из сердца в сердце, подобно телесной пуповине в утробе (и вместе с молоком это вспоминалось на материнской груди)? При отроческой влюбленности все воскресает, но грубая яркость страсти смывает нежные полутона, и нужна большая воля любви, чтобы не стать простым сексом. Екатерина Колышкина и Эд Дохерти после брачной ночи шли к причастию, и это само по себе придавало ночной близости характер причастия, своеобразного исполнения второй наибольшей заповеди – о любви к ближнему… Однако таким был не первый их брак. Первый брак Кати Колышкиной, в который она вступила 15 с половиной лет, через несколько лет распался. Правда, без ненависти друг к другу, только с грустью. К сожалению, часто супруги начинают ненавидеть друг друга, ненавидеть само брачное ложе (это замечательно описал Рильке); семья распадается, волшебные прикосновения уступают место крикам, и дети с самого начала своей жизни погружаются в душевный холод.
Профанация храма идет иначе, плоть здесь иная, и иначе она порабощает дух, другими соблазнами. По словам Честертона, возможность взять в рот и проглотить самую суть веры – одно из преимуществ церкви. Это отчасти верно. И верно то, что говорил вл. Антоний, не раз провожавший раненых в последний путь, о возможности быть с умирающим в его агонии, когда протестантский пастор чувствовал себя беспомощным. Литургия, обряды и таинства – богатство церкви. Песнопения, мерцание свечей перед темными ликами, запах ладана – все это дает чувство тайны, помогает втянуть в атмосферу христианства, облегчить человеку первый шаг в глубину. Но в этой легкости первого шага заложено искушение – так и остановиться на первом шаге, не думать о необходимости долгого пути, о дороге в целую жизнь. Я почти не касался этого раньше, мне не хватало опыта, но попробую опереться на книгу игумена Вениамина Новика «Православие, христианство, демократия». Там четко прописано то, что я угадывал только в общих чертах, – существование нескольких очень разных типов веры, покрытых одной шапкой: православие. В том числе православием считается архаическая религиозность, восходящая к самому грубому язычеству.
