Раб - [35]

Яков бежал еще некоторое время и, наконец, остановился около хаты Яна Бжика. Ну, вот оно!… Его охватила дрожь, он затаил дыхание. Он все видел отчетливо: соломенную крышу, окошко, сарай, даже чурбачок, на котором колол дрова. Посреди двора находилась собачья конура, но собаки там, видимо, не было. Давно забытый запах ударил ему в нос. Он на цыпочках приблизился к овину. Ему надо было сделать так, чтобы Ванда не вскрикнула, не разбудила бы домашних. Но как? Он вспомнил об их прежнем условном знаке. Прежде чем войти к нему в клуню, Ванда обычно стучала — два раза погромче, а третий совсем тихо. Это было в те времена, когда Яков опасался нападения со стороны Антека или Стефана. И вот он постучал условленным образом, но никто не ответил. Лишь теперь до него дошло, на какой риск он шел. Попадись он здесь на глаза, его приняли бы за вора. Мужики бы расправились с них тут же на месте. И куда он с Вандой пойдет, если застанет ее здесь? Что ни говори, он рискует жизнью. За обращение христианина в еврейскую веру Якова могут сжечь на костре. Кроме того, евреи ни за что не станут считать новообращенную своей.

Еще есть время, чтобы убраться отсюда! — подсказывал Якову внутренний голос, — не то потеряешь и земную и загробную жизнь!… Его трясло. Куда меня завела страсть? — спрашивал он себя.

Все же он потихоньку отомкнул дверь овина. Я более не властен над собой! — как бы оправдывался он перед собой. Яков уловил шорох дыхания и знал, что это исходит от Ванды. Он приблизился к ней, готовый зажать ей рот раньше, чем она издаст звук. Он подкрался к вороху сена, на котором она спала. Глаза его уже привыкли к темноте, и он увидел при скудном свете, который проникал через щели в стенах и в крыше, что она лежит до половины открытая, с обнаженной грудью. От ее тела на него повеяло жаром. Он положил свой мешок. В воспаленном от бессонницы мозгу вертелась история Руфи и Боаза. Она ему снилась наяву. Он произнес чуть слышно:

— Ванда…

Ванда задержала дыхание.

— Ванда, не кричи, это я, Яков…

И ничего более он не был в состоянии произнести,

Ванда вздохнула.

— Кто это?

— Не кричи, это я, Яков…

Слава Богу, она не закричала. Ему не пришлось зажимать ей рот. Она, видимо, еще не осознала, что происходит вокруг нее, села, как это делают тяжело больные, когда бредят.

— Кто ты? — проговорила она.

— Это я, Яков. Я пришел за тобой, не кричи, потому что…

В это мгновение она испустила крик, такой отчаянный, что Яков вскочил. Он не знал, что ему делать. Наверно, в хате услышали. Сейчас его поймают… Он бросился к ней и попытался зажать ей рот… Он боролся с ней в темноте. Она мгновение встала на ноги и вцепилась в него, а он смотрел в сторону двери, не бегут ли сюда. Но пока никто не бежал. Он заговорил, с трудом переводя дыхание:

— Молчи, меня убьют!… Я пришел к тебе!… Я тебя люблю. Я не мог забыть тебя!…

Она пыталась отвести его руку от своего рта. Другой рукой он ее влек за собой, сам не зная, что делает. Ему нельзя было оставаться с ней более в этой ловушке. От волнения он весь взмок. Сердце отчаянно колотилось. Он бормотал:

— Покуда еще ночь, мы должны немедленно уходить!

Она перестала с ним бороться. Теперь ее бросило в дрожь. Она прижалась к нему и стучала зубами, словно зимой в мороз. Тело ее содрогалось, как в лихорадке. Он с трудом разобрал ее слова:

— Так это вправду ты?

— Да, я. Пошли!

— Яков, Яков!…

Никто, значит, не услышал ее крика, потому что никто так и не прибежал. А вдруг мужика подстерегают снаружи?… Он о что-то споткнулся. Это был его собственный мешок. Лишь теперь он заметил, что живот у нее небольшой, не такой, как он видел во сне. Сон обманул его. Она повисла на его плече. Она не плакала, а стонала, словно больная, не переставая повторять:

— Яков, Яков! — И это говорило ему о том, как велика была ее тоска. Но нельзя было терять ни минуты. Он то и дело твердил ей, чтобы она одевалась поскорей — пора уходить. Взял ее за локти, прижал крепко к себе, лотом оттолкнул, оправдываясь отрывистыми словами. Торопил, тормошил, просил взять себя в руки и не мешкать, так как велика опасность. Она обвила его шею и притянула к себе. Мгновенно его лицо сделалось горячим и влажным. Она его омыла своими слезами, нашептывая слова, которые не доходили до его затуманенного сознания. Из ее груди вырвался приглушенный стон, непохожий на человеческий. Его охватил ужас, не сошла ли она, не дай Бог, с ума?… Он произнес членораздельно:

— Нам пора уходить!

— Минуточку!

И она вышла из клуни. Он видел, как она побежала к хате. Не пошла ли она сказать матери, что он вернулся? Он поднял мешок и вышел, готовый исчезнуть, в случае если поднимется шум. Было мгновение, когда он вдруг засомневался, действительно ли та, которую он разбудил, была Вандой. Эта, казалась ему, меньше ростом и слишком легкой, — вроде подростка. Она напоминала больного цыпленка…

Кругом — тьма и тишина, которые предшествуют наступлению рассвета. Все притаилось в ожидании: небо, земля, горы. Хотя Яков был взволнован и перепуган всем тем, что проделал, но и в нем жила тишина. Мозг его теперь словно оцепенел, Яков сделался вдруг безразличным к исходу своей затея. Судьба его уже была решена. Словно он перешагнул на ту сторону возможности выбора… Он теперь был и Яковом, и в то же время не был Яковом. Глубоко в нем существовало нечто, что наблюдало за всем происходившим и диву давалось, словно это были поступки кого-то постороннего…