Пылающие скалы - [120]

— И так перед глазами искры танцуют…

— Отдохни малость. Есть хочешь?

— Пожалуй.

Лобсан развязал узелок, в котором оказались сухие пенки и ломоть хлеба. В термосе плескался, исходя приманчивым паром, горячий чай.

— А как же Сандыг? — Стараясь не пролить, Кирилл наполнил прыгающие на откидном столике кружки.

— У него есть, не беспокойся. Обедать не скоро будем. — Дугэрсурэн провёл пальцем по карте. — Нам ещё ехать и ехать.

— Недаром говорят, что работа геолога — это одна нескончаемая дорога. Я бы вряд ли смог всю жизнь так, но пока мне нравится… У тебя есть жена, Лобсан?

— Не женился ещё. У нас знаешь как говорят? “Где любовь, там и забота”.

— А девушка?

— Девушка, конечно, есть. Как же иначе? — Лобсан засмеялся. — С девушками легко. Они сами выбирают себе парней. Наши женщины очень самостоятельные. Моя бабка всем домом командует. Дедушка её до сих пор боится.

— Ты тоже?

— Бабку? Конечно боюсь. Я её люблю, Кира. Кого любишь, того и боишься, слушаешь. Нет, мне ещё рано жениться. Счастье мужчины — беспредельная степь.

— Тоже народная мудрость?

— Не знаю, так дед говорит.

— Ещё знаешь какие-нибудь пословицы? Про любовь?

— Про любовь? — напрягся, вспоминая, Дугэрсурэн. — “Одна головня — не огонь, одинокий человек — не человек”. Нравится?

— Как же тогда степь, которая счастье мужчины? — улыбнулся Кирилл.

— Каждый его по-своему понимает, счастье. — Лобсан не поддержал шутки. — Мне ещё одна поговорка вспомнилась: “Плохо уложенная ноша — мученье для верблюда, большая любовь — мука для сердца”. Не желаю я такой любви. Пустая трата времени и сил. Я знать хочу, а не терзаться.

— Завидую тебе, Лобсан. Ты твёрдо усвоил, что тебе надо. Я ни от чего не могу отказаться.

За окнами быстро темнело. И вскоре одно лишь небо светилось над сплошной фиолетовой тенью, стушевавшей складки песчаных груд и ребра утесов.

— Будем ехать, пока Сандыг сможет, — сказал Лобсан. — Ночью далеко не уйдёшь. На фары в пустыне нельзя положиться. Совсем не тот свет. Сколько людей пропало только потому, что на фары надеялись.

Сандыг остановился посреди каменистого плато. Ровные кубических очертаний глыбы плоскими уступами лепились к смутно темневшему отрогу, как сакли в ущелье. Разбросанные по равнине буйными содроганиями коры, они торчали стоймя или подпирали друг друга под острым углом, словно обрушенные надгробья. В рассеянном звёздном свете далеко было видно. Прямо по ходу машины пролегла чертой кромешного мрака то ли расщелина, то ли длинная тень от исполинского саркофага, окружённого частоколом покосившихся призм. Скорее всего она и заставила Сандыга нажать на тормоза. Продвигаться дальше показалось опасно. Изредка выветренные скалы издавали сухой оглушительный треск, летевший сквозь ледяное безмолвие пугающим дробным раскатом. Более гиблого места и вообразить было трудно. Геометрическая безупречность фигур стократно усиливала гнетущее впечатление унизительной беспомощности перед вселенской катастрофой, постичь и измерить которую едва ли мог человеческий разум.

По крайней мере, так ощущал Кирилл, когда он вышагивал возле вездехода, энергичными взмахами и приседаниями разгоняя застывшую кровь.

Справа под россыпью Млечного Пути вырисовывались неприступные башни крепости, в которой могли бы жить великаны. Но ни в крепость, ни в громоздящиеся ступенчатыми ярусами дома войти было никак невозможно. Ни окон, ни лазов в отвесном граните, вздыбленном над заваленными щебнем хаммадами и языками песков.

Одно оставалось: забраться в уютный кузов, экономно включив обогрев, и растянуться на жестких сиденьях до утра.

— Тавтай нойрсоорой, — пожелал Кирилл всем спокойной ночи, старательно выговаривая слова, и забылся неглубоким тревожным сном, когда настороженный мозг, скользя сквозь разорванные видения, не забывает о холоде и неудобстве.

Лобсан растолкал его на рассвете. В замороженных окошках едва серело. Ныли суставы и безумно хотелось спать.

— Почему так рано? — Кирилл с трудом разлепил веки, плохо соображая, где он и что с ним.

— Пора вставать. Скоро увидишь.

Позавтракав всухомятку — в термосе едва набралось по полкружке на брата, — они повыпрыгивали на заиндевелую землю. Камни вокруг дымились тончайшим матовым серебрением. И тишина стояла такая, что поскрипывание шагов отдавалось в ушах протяжным эхо. Сумерки таяли незаметно, и небо было ещё совсем холодным, когда в таинственных недрах циклопической цитадели нестерпимой колючей звездой вспыхнуло волшебное зеркало. Не успел Кирилл оправиться от изумления, как загорелось в другом месте, потом в третьем, и пошли взрываться, как по пороховому шнуру, подожжённые окна. Ещё не окрасился зарёй горизонт, а лучезарная пляска охватила всю каменную громаду. Расплавленная пурпурным сиянием, она сквозила дымчатой лёгкостью пылающих облаков. Стало светло, как в июньский полдень. Воздух наполнился мелодичным звоном, который переплавлялся в свет, словно сталкивались в полёте, опадая чудесным дождём, мириады золотистых иголок. Но не успела истаять небесная мелодия, как ущелья отозвались гневным рокотом, переходящим в оглушительный рёв. Раскалённые скалы заплясали в неверном мелькании кипящего воздуха и обрушились в бездонный провал, развёрзшийся за выщербленным гребнем стены. Вдоль небосклона лихорадочно заметались тени. Полыхнуло зелёным, потом призрачно-голубым, как при электросварке, и над землёй прокатилась волна победного грома. Почва под ногами содрогнулась до самых глубин и ощутимо завибрировала в унисон грохочущей цветомузыке. С каждым аккордом неузнаваемо преображался мир.