Пылающие алтари - [33]
Наполнив пустотелые глиняные шары нафой, эллин уводил своих пращников в степь, за курганы, где они учились метать новое оружие. Он в шутку назвал их слугами Гефеста.
Много перепробовал Дион вариантов, подбирая такую смесь из нафы и других веществ, которая бы, имея достаточную вязкость, не выплескивалась на пращника при броске и в то же время могла бы воспламениться от фитиля при ударе шара о землю. Тогда горящая жидкость попадет на ноги и круп коня, на одежду всадника. Применяя прицельное метание по пучкам камыша, выставленным взамен воображаемых всадников, «слуги Гефеста» постепенно накапливали опыт в огненных делах, и Зарина, часто приходившая к пращникам, видя, какой страшной силой становится в руках ее воинов новое оружие, возбужденно кричала то «покарай меня Волк», то «разрази меня Геракл»…
Во время одного выезда из крепости Дион обнаружил на холме в степи скифский камень. Это была статуя воина. Руки у него скрещены на груди. Он подпоясан широким ремнем, на котором висит короткий меч и чаша. Такие статуи на курганных насыпях хорошо знакомы эллину по Скифии. Но как здесь очутилась скифская статуя?
— Да, это скифский воин, — подтвердила Зарина, — и курган насыпан скифами еще в незапамятные времена. Это память о походе перса Дария в Скифию. А статую мы называем Камнем Согласия. Когда-то здесь скифы договорились с сираками о совместном выступлении против персидского царя. С тех пор и стоит на кургане этот каменный воин, много веков стоит, напоминая о силе единения и о бесславном конце Дария…
Под свист дракона
С тех пор как зажегся священный огонь на алтаре в хижине Диона, боги дважды заботливо укутывали степь мягким белым одеялом. Оба эти года были заполнены суровым ратным трудом. Зарину еще до Диона обучили всему, что должен знать и уметь сирак: говорить правду, почитать богов и людей, ездить на коне, рубить мечом, управляться с копьем и луком. Не искусству воина, а искусству битв обучал эллинский стратег юную сиракскую принцессу.
Томирия еще раз, несмотря на ропот вождей, произвела набор молодежи в постоянное войско. Дион стал теперь темником, Сердитые — предводителями сотен и тысяч, а их молодые подчиненные возглавили вновь организованные десятки.
Пора было испытать войско и в настоящем боевом деле.
Ранней весной, едва степь покрылась травой, жители степной крепости увидели с солнечной стороны огни на курганах. Скоро гонцы известили, что большой отряд персидских воинов на дромедарах[41] проник по-над берегом Гирканского моря[42] в южные сарматские земли и движется на запад вдоль границы, разделяющей горы и степь.
Томирия отправила с гонцом приказание вождям южных родов не ввязываться в бой с персами, а, оберегая имущество и стада, отходить на север, в степь, к крепости Созе. Одновременно Дион и Зарина получили указание двинуться во главе полуторатысячного отряда катафрактариев к горам Кавказа.
Перед походом богам были принесены обильные жертвы.
Дион не участвовал в богослужении, которое отправляла сама Томирия на правах верховной жрицы: демоны ему не покровители. Правда, с тех пор как распался фиас, а «братья во Христе» либо струсили, либо были казнены, вера Диона в Единого пошатнулась. Оттого и велик был соблазн определить будущее по печени овцы. Может, простили его измену старые эллинские боги и не покинули на чужбине?
Жрецы Артемиды Таврополы обучили когда-то Диона приемам гаруспиции[43]. Воин по его просьбе мечом рассек тушу овцы и подал эллину еще дымящуюся печень. Отойдя в сторону, Дион внимательно рассмотрел верхнюю и нижнюю части печени. Цвет и форма их как будто обещали благополучный исход затеянного похода. Но Дион отыскал пирамидальный отросток — ибо по нему можно наиболее верно распознать волю богов. Большой отросток предвещал человеку радость, маленький — несчастье и даже смерть. Нарост на вершине отростка, который нащупали наконец пальцы Диона, был похож на венец — недвусмысленное предсказание победы над врагом.
Дион повел войско к Алан-дону[44] с легким сердцем.
Стройные воины в кольчугах, с открытыми головами ловко сидели на резвых скакунах, круто выгибающих шеи. Боевые шлемы висели на ремешках за спиной. С длинного шеста в голове отряда беспорядочно свешивались разноцветные лоскутья, образуя похожий на хвост фазана ворох тряпья.
«Хвост фазана» зашевелился, играя красками. При движении сшитый из лоскутьев мешок расправился от ветра, надулся и вдруг превратился в огромную змею с разинутой пастью. Воины проявили немало выдумки при изготовлении своего боевого знака. Дракон, реющий над всадниками, при скачке карьером издавал резкий свист.
Дион держался позади отряда: степняки лучше его знают свои земли. Костры на курганах с юго-востока постепенно смещались к югу, отмечая продвижение персов. Катафрактарии во главе с Зариной изредка меняли направление — надо точно выйти на противника, к месту грядущей битвы.
Дион ехал, глядя в землю. Он видел, как лошадиные копыта ломают стебли, давят головки луговых цветов, и чувствовал, что накатывается новый приступ неясной тоски. Судьба полевых цветов казалась ему похожей на судьбу его сына Аполлония. Он, пожалуй, впервые за всю свою жизнь понял вдруг, что между свободными и рабами непроходимой пропасти нет. Ведь все люди равны от рождения, и только злая ирония богов делает из одного раба, а из другого господина. Рабство одинаково уродует души и невольника и свободного. Подневольный — раб по принуждению, свободный — раб своих пороков и роскоши.
Курение – это привычка, и в то же время навязчивая химическая и эмоциональная зависимость, которую вы тесно увязываете с вашей повседневной деятельностью и сценариями жизни. Когда-то вы придали курению эмоциональную привлекательность, приписали его к зоне комфорта, сделали тем, что вам нравится. Таким образом, вы полностью заблокировали критическое отношение к курению. Очевидное проявление разрушительных последствий курения растянуто во времени и может быть значительно отстроченным, это также затрудняет адекватную оценку вреда этой привычки самим курильщиком.
«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.