Пятый тотем - [22]

Из входа в пирамиду вышла процессия каких-то существ. По песку ступали ороговелые и заостренные ноги. Разноцветный хитиновый покров их туловищ снова навел мои мысли на насекомых, размеры которых пугали и зачаровывали одновременно. Хищные щупальца сжимали устрашающие косы и серповидные ножи. Головы существ были огромными, и с каждой смотрел десяток глаз с несколькими зрачками. В такт движению медленно качались острые жвала, хоботки и какие-то отростки. Все происходящее создавало впечатление, что я смотрю на муравейник изнутри. Однако эти существа выглядели не как рабочие и строители. Они скорее походили на тюремщиков. Я не стал бы ручаться, откуда мне пришло в голову именно такое определение, но оно явно им как нельзя лучше подходило. Траурный марш насекомых завораживал и заставлял следить неотрывно. Казалось, что каждый удар заостренных ног вбивался в песок, как неизбежность, как приговор, как рок.

Смерч в небе становится сильнее, бурля и пенясь, как волны океана. Все вокруг подергивалось рябью и сполохами, словно рискуя сорваться и устремиться в вышину. Вдруг завывание ветра нарушилось тяжелым ревом, заставившим странных существ замереть на месте. Рев звучал гневно, неистово, чарующе. Существа, тем не менее, пришли в волнение, но не спеша откликнуться на зов. Они продолжали стоять, переставляя острые ноги, нервно пощелкивая хищными жвалами, с которых стекала, пузырясь, то ли слюна, то ли яд. Внезапно рев прозвучал снова и еще сильнее. Не сразу, но я ощутил иную его звуковую окраску. Что это? Неужели… Боль?

Насекомоподобные сорвались на бег, устремляясь на зов, который визжал уже буквально в агонии, срываясь то на низкие, то на столь высокие ноты, что резал и закладывал уши. Смерч в небе все усиливался, и по его границам начинали пробегать молнии, вызывая сильнейшие эманации силы. Все вокруг застыло в ожидании катастрофы, и даже воздух начинал сухо потрескивать. Вихрь песка то поднимался вверх, то опадал вниз, сменяя предстающие моему взору картины.

В разряженном воздухе из кровавого песчаного тумана проступила еще одна пирамида. На площадке перед ней лежали тела каких-то многоножек. Они были изуродованы так, словно по этому квадранту вела огонь батарея артиллерии рунианцев. Тела были очень сильно покорежены и обожжены, что даже песок вокруг оплавился, местами превратившись в стекло. Только теперь я заметил их. Сначала мне показалось, будто я вижу жрецов солнца солов, так они были похожи друг на друга. Однако чувства говорили о том, что это адепты разных школ. Двое в серых балахонах, перевязанных тугими цепями, стоя спина к спине, вели ожесточенный бой с наседающими на них насекомоподобными существами. Воздух разрывался от огненных сполохов и выбросов силы, наполняясь пеплом и золой. Смешиваясь с песком, гарь взмывала к небу, подхватываемая ураганом. Двое в балахонах явно куда-то пробивались, то ускоряясь, то вновь останавливаясь, чтобы дать бой. Мои ноги привычно обнял песок, и я сразу почувствовал, что меня затягивает куда-то вниз. В голове мелькнула мысль о том, чтобы попытаться удержаться еще хоть на мгновение, но меня уже выбрасывало наружу.

Голова раскалывалась так, что я боялся пошевелиться. Боль – вот то первое, что встретило мое пробуждающееся сознание. Разумно понимая, что лучшее лекарство сейчас – это отвлечься, я осторожно приоткрыл глаза. Уже начало светать, и ночная мгла сменилась утренним туманом. Костер давно прогорел, а от вчерашней горы дров не осталось и следа. Я продолжил лежать, не шевелясь, лишь водя взглядом вокруг и приходя в сознание.

Надо сказать, что кошмар, который я видел этой ночью, приходил ко мне уже не в первый и не во второй раз. Видения какого-то пугающего, ассиметричного мира всегда сопровождались пробуждением с ужасающей головной болью. Я неоднократно пытался анализировать происходящее и каждый раз приходил к одному и тому же выводу – кто-то насылал на меня эти грезы с определенной целью, будто пытаясь пробудить нечто во мне или в моей памяти. Но это еще не все. Головная боль являлась прямым следствием того, что кто-то уже другой ни в коем случае не собирался дать мне досмотреть этот сон, вламываясь в мое сознание, как таран, и вышвыривая меня на поверхность яви.

Понимая, что нет смысла страдать более, я осторожно поднялся и, отойдя от лагеря на десяток шагов, начал собирать тугие лопухи подорожников. Отобрав пять штук и предварительно смочив, я принялся наклеивать их себе на лоб и щеки. Когда все было готово, я аккуратно лег на спину прямо на землю и опустил ладони на листья. Я мог вытянуть чужую боль из раненого, мог и вытянуть свою собственную. Проходя через листья, она оставалась на растении, отбирая его жизненную силу. Подействовало не сразу, и я остановился, когда понял, что подорожники уже высохли до желтизны. Когда я вернулся обратно, то заметил, что Люнсаль проснулся. Парень, видимо, и впрямь весьма чувствителен к проявлениям силы. Сонно глядя на меня, он невнятно пробормотал что-то вроде «странный способ умываться» и, перевернувшись, снова засопел, кутаясь в плащ. До рассвета еще был час или около того, и я, не желая разбудить еще кого-то, повалился обратно на землю.