Пятый ребенок - [17]

И вот настал миг, когда можно было впасть в забытье, и Гарриет закричала:

— Слава богу! Слава богу, все позади!

Она услышала, как медсестра говорит:

— Вот это вправду крепыш, глядите-ка.

Потом женский голос:

— Миссис Ловатт, миссис Ловатт, вы с нами? Возвращайтесь к нам. Здесь ваш муж, милочка. У вас родился здоровый мальчик.

— И вправду маленький борец, — сказал доктор Бретт. — Едва из утробы, уже в драку с целым миром.

Гарриет с трудом приподнялась, нижняя часть тела слишком болела. Ребенка положили ей на руки. Одиннадцать фунтов весу. Другие были не тяжелее семи. Мускулистый, длинный, желтоватый. Он будто пытался встать на ноги, упираясь пятками Гарриет в бок.

— Смешной мужичок, — сказал Дэвид, но с беспокойством.

Новорожденный не был прелестным младенцем. Он вообще не был похож на младенца. Тяжелые плечи, вид сутулый, будто он лежал, сгорбившись. Лоб заваливался от глаз к макушке. Волосы росли странным узором: спускаясь низко на лоб клином или треугольником, густая желтоватая щетина торчала вперед, а по бокам и на затылке — вниз. Руки были толстые и тяжелые, с буграми мышц на ладонях. Он открыл глаза и посмотрел прямо в лицо матери. Сосредоточенные зеленовато-желтые глаза, похожие на два куска мыльного камня. Гарриет так долго ждала случая посмотреть в глаза существу, которое, несомненно, хотело причинить ей вред, но никакого узнавания не было. Сердце у нее защемило от жалости: бедный маленький звереныш, собственная мать так сильно невзлюбила его… Но тут Гарриет услышала свой голос — взволнованный, хотя она старалась рассмеяться:

— Он похож на тролля или на гоблина, или кого-то такого.

И она прижала ребенка к себе, чтобы приласкать. Но он был неподатлив и угрюм.

— Ну же, Гарриет, — сказал доктор Бретт, досадуя на нее.

И она подумала: я проходила это с чертовым доктором Бреттом четыре раза, и он всегда был молодчиной, а теперь как школьный учитель.

Она вынула грудь и предложила ребенку сосок. Сестры, врач, ее мать и муж стояли и смотрели с подобающими моменту улыбками. Но не было никакого ощущения праздника или свершения, никакого шампанского; наоборот, все чувствовали напряжение, настороженность. Сильный сосательный рефлекс, и вдруг твердые десны сомкнулись на ее соске, и Гарриет поморщилась. Ребенок посмотрел на нее и укусил еще, крепко.

— Ладно, — сказала Гарриет, пробуя смеяться и отнимая дитя от груди.

— Дайте ему еще немножко, — сказала медсестра.

Ребенок не плакал. Гарриет подняла его, взглядом вызывая сестру принять. Сестра, неодобрительно поджав губы, взяла ребенка и положила в кроватку; он не возмущался. Он ни разу не плакал с момента рождения, если не считать первого возмущенного или, может, удивленного вопля.

Четверо младших Ловаттов пришли в палату посмотреть на нового братца. Две мамы, с которыми Гарриет делила палату, встали с постелей и понесли своих младенцев в комнату отдыха. Гарриет отказалась встать. Врачам и сестрам она сказала, что потребуется время, чтобы ее внутренние синяки зажили; она сказала это почти с вызовом, небрежно, не реагируя на их укоризненные взгляды.

Дэвид стоял в ногах кровати с маленьким Полом на руках. Гарриет тосковала по этому ребенку, малышу, с которым ей пришлось разлучиться так скоро. Она любила даже то, как он выглядел: забавное нежное личико с большими ласковыми синими глазами — как колокольчики, думала она, — и его мягкие маленькие ручки и ножки… Она представляла, как скользит по ним ладонями и потом прячет в горстях маленькие ступни. Настоящий младенец, настоящее дитя…

Трое старших детей разглядывали новорожденного, который был так не похож ни на кого из них: сделан из другого вещества, подумала Гарриет. Подумала отчасти потому, что вид новорожденного все еще вызывал у нее воспоминания о том, каким странным он был в утробе, а отчасти из-за его сходства с массивной желтоватой глыбой. Да еще эта его странная голова, скошенная от надбровных дуг.

— Мы назовем его Бен, — сказала Гарриет.

— Правда? — сказал Дэвид.

— Да, ему подойдет.

Люк с одной стороны, Хелен с другой взяли Бена за ручки и сказали:

— Привет, Бен… Привет, Бен. — Но ребенок не взглянул на них.

Четырехлетняя Джейн взяла его за ступню, потом взяла ее обеими ручками, но младенец решительным пинком отбросил ее руки.

Гарриет поняла, что спрашивает себя, какой должна быть его мать, чтобы обрадоваться этому чудищу.

Гарриет пролежала в постели неделю — она не вставала, пока не почувствовала, что снова может бороться, — и тогда вернулась с новорожденным домой.

В первый же вечер в супружеской спальне Гарриет сидела, опираясь на гору подушек, и кормила ребенка. Дэвид смотрел.

Бен сосал так жадно, что опустошил первую грудь меньше чем за минуту. Если молоко в груди заканчивалось, Бен всегда сжимал челюсти, и Гарриет нужно было успеть отнять его. Выглядело так, будто она немилостиво лишала его груди, и сейчас Гарриет услышала, как дыхание Дэвида изменилось. Бен гневно заревел и присосался, как пиявка, к другому соску, и сосал так свирепо, что Гарриет казалось, будто вся ее грудь исчезает в этой глотке. На сей раз она оставила его у груди, пока он не стиснул челюсти, и только тогда, закричав, оторвала от соска.