Пятый дневник Тайлера Блэйка - [5]

Тайлер же всегда был полной противоположностью Альберта. Он был высоким и худым. У него были черные волосы и тускло-голубые глаза. В одежде он и вовсе, казалось, не разбирается: лиловый полосатый слишком большой для узких плеч пиджак всегда дополнял какой-нибудь безвкусный цветастый галстук. Тайлер и правда плохо различал, какой галстук хорош, а какой – ужасен. Наверное, от того он надевал всегда первый попавшийся.

– Как дела? Как Карли? – поинтересовался Альберт, мимолетом глянув на футляр со скрипкой, что держал в руках Тайлер. На лице его появилась улыбка. – Уже играл на новой скрипке?

– В… Все хор-рошо. У Ка… Карли пр-просто заме-ча-тельно, – Блэйк провел рукой по футляру. – П-пока не… играл. Сейчас попробую. А ты… Та к-как?

Альберт потряс головой и усмехнулся. Пианист похлопал Тайлера по плечу, от чего тот невольно вздрогнул. Он не любил, когда кто-то прикасался к нему. Не любил не меньше, чем, когда кто-то подходил из-за спины и пугал его. Это всегда повергало Тайлера в шок, от которого у того могло отключиться сознание, и тогда он падал без чувств на землю.

– Ничего не понимаю из того, что ты сказал, – расхохотался Альберт, – Ладно-ладно, не дрожи, я же шучу.

– А т-ты как? – повторил Блэйк, подходя к маленькому столику, где он и Альберт оставляли обычно свои вещи.

Улам на секунду задумался, а потом сказал:

– Ничего, Тайлер. Ничего, мой друг. Неужели ты думаешь, что в этом сером городе может произойти что-то новое? – скорее утвердил, недели спросил Улам. И он был прав.

Тайлер кивнул и попытался выдавить из себя улыбку. Но ничего более искреннего, чем горькая усмешка, у него не получилось. Он был согласен с Альбертом и в душе был благодарен ему за то, что тот до сих пор не уехал из города и не бросил его. Потерять такого друга для Тайлера было бы потерять часть своего прошлого, часть самого себя.

Блэйк в последний раз взглянул на Альберта. Он вновь отвлекся от своего друга и бережно провел пальцами по клавишам своего инструмента. На этот раз Тайлер все же улыбнулся, слабо, но улыбнулся. После этого он достал из футляра на свет новенькую скрипку. Впервые он взял ее в руки, чтобы сыграть и был, как всегда восхищен ее плавными изгибами, ее идеальной формой и даже цветом. Это была черная скрипка. Такая темная и завораживающая. Один лишь этот инструмент был произведением искусства, алмазом, для которого музыка должна была стать огранкой, превратив его в настоящий бриллиант! Тайлер даже почувствовал какую-то вину, подумал, что грех играть на такой скрипке в каком-то ресторане для тех, кто этого не оценит. Ведь только лишь любоваться этой скрипкой можно было целую вечность.

– С-спасибо, – не удержавшись, вдруг поблагодарил Альберта Блэйк.

– Какой раз ты это говоришь? Девятый? – ухмыльнулся пианист. – Ладно, давай лучше начнем играть. Не будем пугать гостей своей болтовней. Они пришли сюда слушать не наши разговоры.

Слушать! Как же смешно это прозвучало. Но Тайлер все же послушался своего товарища и открыл ноты на нужной странице. Он кивнул Альберту, что уже сидел за фортепиано, и, поставив скрипку под подбородок, чуть приподнял смычок. Улам тоже кивнул в знак того, что можно начинать и начал наигрывать мелодию, после чего его подхватил и Тайлер.

Звук у этой скрипки был просто волшебным. Настолько прекрасная была та музыка, что хотелось на время забыть даже о том, как же во время игры ее начинает уставать и болеть рука, которой смычком музыкант нажимал на четыре тонкие струны скрипки. Но переставать играть тоже было нельзя, если хочешь насладится этой музыкой. И лишь истинный гений музыки мог не чувствовать этой усталости. Лишь истинный гений не только мог виртуозно играть музыку, он мог наслаждаться ею. Ведь порой мелодия могла сказать больше, чем слова. Человек, который слышит музыку знает, играя, что это не он, это музыка играет на струнах его души. И порой эти струны натягивались так сильно, словно тетива лука, но именно эта боль в груди, эта щемящая боль и вызывала ту эйфорию, когда струну отпускали.

Для Тайлера музыка значила слишком много, и он никогда бы не променял ее ни на что. Он готов был бы зарабатывать гроши, играя на улице, но ему было главное самому слышать музыку, подыгрывать ей на струнах души, как авантюристы, которые порой играют на струнках судьбы и смерти ради прилива адреналина в кровь. И этим адреналином была именно та вибрация, создаваемая струной, когда ее отпускали. Это был своеобразный наркотик, от которого было невозможно отказаться, вгонявший в слепой экстаз и заставляющий уйти в себя до степени самых невероятных иллюзий и снов.

Это был обычный день в городе G.

Обычный и серый, как и сам город.

Запись двадцать пятая

«Запись двадцать первая. Дневник пятый.

Карли пошла в школу. Я волновался, что это повлечет за собой проблемы. Сам я никогда не учился в школе и не знаю, что это такое. Карли стала видеть других детей, заводить друзей. Общение с людьми дает ей четко понять, что я не такой как все. Я боюсь. Боюсь, что она разлюбит меня. Я боюсь показаться ей ненормальным, сумасшедшим, больным.

Но она пока любит меня. А я – ее. Я готов отдать за нее жизнь, только если она попросит. Ах, если бы она знала, как я люблю ее!