Пятьсот веселый - [5]

Мужичок зябко поеживался, вытягивал губы трубкой и разводил руками, будто извинялся за то, что так быстро оклемался и не дал старушке побольше материала для ее рассказов, а потом удивленно восклицал тонким голосом: «Елочки зеленые!»

Генка с подозрением посматривал на словоохотливую старуху: вдруг она вспомнит о его участии в этом инциденте и сделает очередной жертвой своих воспоминаний. Но, слава богу, старушенция обошла Генку своим вниманием.

Как хорошо после хаоса и беспорядка стоять в приличной дружелюбной очереди! Генка и Арвид болтали обо всем и ели дешевое фруктовое эскимо странного серого цвета, не очень сладкое, но зато холодное.

Когда наконец окошечко открыли, очередь подозрительно завозилась, но у самой кассы непоколебимо стоял здоровенный дядька, которому поручили охранять порядок. Два суетливых типа, от которых веяло перегаром, попытались «качать права», но строгий дядька положил на плечо одному из них волосатую руку и сдержанно пророкотал:

— Осади!

Типы смешались, сникли и затерялись где-то в хвосте очереди.

Касса начала бойко выдавать билеты. Арвид нервничал: боялся, что у него не хватит денег.

— Да не суетись ты, — успокоил его Генка, — я доплачу.

И вот наконец оно, заветное окошечко. Первым туда сунулся Арвид, его остренькая голова на длинной шее совсем исчезла в проеме, и только по худой напряженной спине и по тому, как он переминался с ноги на ногу, можно было догадаться о его волнении.

— Порядок! — Читинец вывернул голову из окошечка и потряс билетом. — Даже сдача есть! Живем!

Генка отмахнулся от приятеля и сунул в окошко свой билет:

— Мне закомпостировать до Москвы! Кассирша удивленно посмотрела на Генку и сказала:

— Вам не нужно компостировать. Просто садитесь и поезжайте.

Она возвратила билет.

— И доплачивать не нужно? — удивился Генка.

— Вы даже переплатили, — засмеялась кассирша. — Следующий!

Счастливый Генка отошел от кассы и бережно спрятал свой могущественный билет на «нормальный» пассажирский поезд.

— Пойдем за жратвой! — Арвид ловко протискивал тощее тело сквозь толпу. — В нашем распоряжении целых три часа.

— Главное — хлеба надо купить, — сказал Генка, едва успевая за читинцем, — А то на этом пятьсот веселом пропилим до Москвы дней семь-восемь.

— Фью! — свистнул Арвид. — Ну и хватил! Если за десять дней доедем — считай, что повезло!

Генка загрустил. Так можно опоздать и к началу занятий. Да к тому же неизвестно, как отнесутся в Москве к его аттестату, «подлежащему замене на аттестат отличника». А вдруг заставят сдавать экзамены? А там немецкий… Тогда целый год пропадет.

Но грустные мысли недолго осаждали Генку. В общем-то все прекрасно — через три часа он поедет вперед, туда, куда стремится каждой клеточкой своего тела, хотя не проходит и часа, чтобы он с отчетливостью не видел перед собой лица матери, отца, братишек и сестренок, оставленных там, в оторванном от самого сердца поселке. Хотелось хоть краешком глаза взглянуть на свой дом, на мать, которую он так часто огорчал, особенно в последние годы, и чем явственнее ощущал Генка тысячи километров-разлучников, чем невозможнее было его желание, тем сильнее хотелось его осуществить…

— Ты чего как лунатик шагаешь? — Арвид прервал Генкины мысли. — С виду физкультурный, а всего стесняешься. Тьфу! — Арвид сплюнул. — Если б я был такой тюря, то давно бы уже загнулся…

Генка остановился, нахмурил брови:

— А ты чего хотел? Чтобы я чужие чемоданы хватал и старух отпихивал от кассы? Нет уж, обойдусь без твоей вшивой пронырливости.

— Вшивой, это точно, — неожиданно подтвердил Арвид и, словно для убедительности, почесал свои грязные космы. — Но мне на это наплевать. Я хочу в Ригу.

— Ну что с тобой, дурошлепом, говорить? — Генка махнул рукой.

— Ладно. — Глаза Арвида засинели, а на лице опять появилось лихое выражение уличного мальчишки, узнавшего много такого, чего не стоило бы знать в его лета. — Пойдем за хлебом. Хлеба нужно побольше.

Хлеб… Даже Арвид, насмешливый и плюющий на приличия, говорил о нем с военной уважительностью, словно о чем-то живом. Говорил так, будто боялся спугнуть этот ждавший их где-то в магазине хлеб, могущий вдруг исчезнуть с прилавков, снова закрыться решеткой продовольственной карточки, из каждой клеточки которой выглядывал уныло бесконечный голодный день.

— У меня есть сумка, — сообщил Арвид и действительно вынул из кармана зеленую противогазную сумку.

— Ну и карманы у тебя! — удивился Генка. — Целый склад!

— Это весь мой багаж, — беспечно засмеялся Арвид.

Они шли по знойным улицам Красноярска. Город нравился им теперь гораздо больше, чем несколько часов назад. Но на местных жителей они уже смотрели не с завистью, а с сожалением: ведь они, красноярцы, остаются на месте и не увидят просторов, сквозь которые пронесет их, Генку и Арвида, Великая Транссибирская магистраль.

Булочную они услышали еще за несколько домов по запаху.

— Вкусно пахнет, — Арвид раздул ноздри так, что веснушки наехали одна на другую. — Почему, когда я голодный, мне хочется только черного хлеба? — спросил он, сам удивляясь такой простоте желаемого. — Ни о масле не думаешь, ни о мясе, а только о хлебе, и обязательно черном.