Пятьсот часов тишины - [23]

Коуровская турбаза функционирует круглый год. Она обслуживает как «пеших», так и «водных» туристов «Пеших» маршрутов было, помнится, два: один — по Среднему Уралу, второй — радиальный. «Радиальшики» ночуют на турбазе, а дни проводят в походах, удаляясь от лагеря километров на пятнадцать.

«Водные» — это те, которые должны плыть по Чусовой. Так называемый всесоюзный водно-пеший маршрут № 58; он работал в то лето лишь второй год. По чему «пеший»? — спросите вы. Шутники объясняют так лодки-де через перекаты приходится тащить волоком особенно ежели лето сухое.

— Мы водники, — рекомендуются здесь одни.

— А мы пешие, — отвечают другие. И нередко добавляют — Только дальше столовой никуда не пойдем!

Это правда, есть и такая категория туристов Числятся по радиальному маршруту, днем загорают на травке под Собачьими ребрами, купаются, а по вечерам усиленно функционируют на танцплощадке. И сами же на: собой потешаются: «Умный в гору не пойдет, не пойдет! Умный гору обойдет, обойдет!»

Зимой в Коуровку стекаются любители лыжных походов. Наезжают сюда рабочие и служащие из Свердловска и ближайших заводов, чтобы провести на лоне природы воскресный день. Оказывает турбаза содействие и «дикарям», что очень гуманно. Попавшаяся мне в те дни свердловская газета «Уральский рабочий» писала: «Коуровская турбаза — самая крупная в нашей области. За лето она должна обслуживать пять тысяч «плановых» туристов и не меньше самодеятельных».

Там сытно кормят, не скупясь снабжают в дорогу, стараются, чтоб туристы у них не скучали, и — что главное — никто никого не ущемляет, не дергает. Распорядок дня существует и выполняется строго, но вы, если хотите, можете держаться от него несколько в стороне. Вас не будут вытаскивать по звонку из постели, не заставят нестись на физзарядку, силком не поволокут к четырехсотлетней лиственнице. Не знаю, вяжется ли это с новейшими веяниями педагогики и обществоведения, однако туристы довольны и не нахвалятся администрацией. Здесь все на доброй воле, на заинтересованности и на умном предположении, что отдыхающие умеют отдыхать, понимают, как им отдыхается лучше.

А теперь присядем на обрыве.

За Чусовой раскинулась Слобода, поодаль, у ниточки железной дороги, виднеется станция Коуровка. Чуть справа в сизоватом мареве проступают корпуса и дымы рабочего поселка Новоуткинска. Пересеченная, всхолмленная местность, присадистые, залесенные горы да причудливо отороченный то пильчатым лесом, то силуэтами разновеликих построек горизонт.

Устроившись на каком-нибудь плоском удобном камне, нагретом за день, как лежанка, хорошо помечтать вечером, когда, чем гуще сумерки, тем больше прохлады. Глубоко внизу туманится река. Даль помигивает где редкими, где частыми огоньками. Немало тут и огней подвижных — огни машин, поездов, пролетающих самолетов.

Огни земные — теплые, добрые, участливые; огни небесные — отчужденно-холодные.

С танцплощадки доносятся звуки радиолы и натренированно-бодряческий голос заправляющего весельем культурника: «Рряз-два-три! Рряз-два-три!» А музыка подчас такая забористая, такая въедливая, что нужна огромная сила воли, чтоб не ринуться, обезумев, вниз.

Мечтательнее всех других были настроены Совы. Так про себя окрестили мы двух девушек и сопровождавшего их молодого человека. Все трое в очках. Все трое научные работники из Москвы. Милые, но несколько обремененные собственной ученостью люди. (Про себя мы гадали: не треугольник ли?.. А если треугольник, кто же в кого?.. У одних выходило х+у, у других x+z. Тонкое дело эти интеллигентские уравнения с тремя неизвестными!) То был излюбленный отдых Сов — забравшись елико возможно выше и усевшись потеснее, зачарованно вбирать в себя вечер, воздух, причусовские дали, а может, и всю вселенную. Впоследствии Совы служили нам своеобразным ориентиром: раз они здесь, значит, где-то неподалеку разбила лагерь группа инструктора Вадима-лохматого. (Была еще группа и Вадима-усатого.)

Прелюбопытнейшей фигурой был Вадим-лохматый: высокий, неторопливый, всегда невозмутимо спокойный, с густой копной давно не стриженных волос цвета соломы, нависавшей на его серые глаза мечтателя. Брился он, кажется, только однажды, под Кыном. Поэтому и загорелое лицо его тоже было лохматеньким. В зубах у него всегда дымилась папироса. Копну своей буйной соломы он прикрывал фетровым колпаком. С виду форменный Робинзон! Зимой он студент технического вуза, а летом бродяга, то бишь инструктор на какой-нибудь из турбаз. Так и живет. Что ни год, то и турбаза новая. Места он выбирал, что подичее. На Коуровской он работал тогда первое лето, а поездка с попутной нам группой была для него третьей поездкой по Чусовой. Туристам он был друг и брат, его любили и даже слушались, хотя он и не стремился повелевать, верный духу своей турбазы.

Все деятельно готовились в путь-дорогу. Конопатили и смолили лодки, прилаживали уключины, подгоняли весла, прибивали к днищам лодок дощатые решетки — «рыбины», которые должны были уберечь вещи от воды, ремонтировали палатки.

Одним словом, работа кипела. И все больше сине-голубых лодок, готовых в поход, выстраивалось у наспех сооруженного пирса, а если сказать попросту, у деревянного настила рядом с лавами.