Пятое время года - [8]
Военный остановился возле парадного и, вскинув руку, посмотрел на часы… Неужели? Да, это он, верно, он! Кажется, и Алексей Иванович узнал грустно бредущую по тротуару девушку в драненькой шубе и сером платке, потому что решительно зашагал навстречу.
— Здравствуйте, Ниночка! — радостно крикнул он издалека. Поравнялся и шутливо козырнул. — Здравия желаю!
— Здравствуйте. — Испугавшись за свои красные, заплаканные глаза, она не остановилась, лишь пошла помедленнее.
— У вас чего-то случилось? Или вас обидел кто? — встревоженно спрашивал он из-за плеча. — Может, я зря пришел? Извините тогда. Мы вам и вчера-то порядком надоели.
Возле парадного она все-таки решилась взглянуть на растерянного Алексея Ивановича, который пришел сюда, конечно же, только ради нее, Нины.
— Вы не надоели мне. Зайдете?
— Если пустите!
Первым делом она побежала в ванную — умыться ледяной водой. В зеркале над раковиной увидела бледное, худое лицо с остреньким подбородком, будто пустые, темные колодцы, глаза и дурацкую, школьную, прическу — прямой пробор, косички, завязанные шнурками в «корзиночку». Почему она не постриглась, как другие девушки, как Лийка?
От ледяной воды лицо порозовело. Длинная коса, без пробора, сделала постарше, но очень портили брови — немодные, слишком широкие. Вспомнив, как девушки на работе подравнивали брови мокрыми пальцами с мылом, она так и сделала. Получилось смешно: просто клоун! Рассмеявшись, она тут же почувствовала себя виноватой. Ничтожной, глупой. Как не стыдно смеяться, улыбаться, прихорашиваться в такой печальный день? Впрочем, наплакаться она еще успеет — когда уйдет Алексей Иванович.
— Вот вы какая! — Алексей Иванович даже привстал с диванчика.
— Какая?
— Красивая очень! Правда-правда! Да я еще вчера, как вас увидел, так сразу и подумал, что такой красивой девушки отродясь не встречал!
Его комплименты значили сегодня гораздо больше, чем он мог себе представить. Отвернувшись к буфету, якобы для того, чтобы достать чашки, а на самом деле — чтобы спрятать счастливую улыбку, она повернула ключик, не выдержала и с кокетливо-шутливым упреком взглянула на «обманщика»:
— И поэтому вы вчера весь вечер разговаривали только с Лией?
Он расхохотался — так весело хлопнул себя по коленям, откинулся на спинку диванчика, замотал своей большой, светлой головой:
— Неужто вы подумали, что она мне понравилась? Да рядом с вами любая покажется Бабой Ягой! А уж эта Лия! Тоже придумали!
Обсуждать Лию, тем более с малознакомым человеком, было нехорошо, нечестно, и Алексею Ивановичу безусловно не следовало так говорить, однако, к своему стыду, она очень обрадовалась, что Лийка ему совсем не понравилась.
— Я пойду поставлю чайник, а вы пока… покурите.
— Может, мы вина лучше выпьем? Вы как, не возражаете? — Не дожидаясь возражений, он подхватил чемоданчик и стал выкладывать на стол… буханку черного хлеба! две плитки шоколада! колечко колбасы! бутылку вина! — Ниночка, вино хорошее, венгерское!
— У вас не чемодан, а скатерть-самобранка! — Колбасы она не ела сто лет, а вина не пила никогда в жизни. — Но у меня, к сожалению, нет рюмок. Если только из чашек?
Алексей Иванович ловко откупорил бутылку перочинным ножиком, разлил вино по чашечкам — по половинке, а у горе-хозяйки никак не получалось порезать колбасу тупым столовым ножом, которым давным-давно уже никто ничего не резал.
— Давайте-ка я?
Нарезав и колбасу, и хлеб, он красиво разложил кусочки на тарелке и весело протянул чашку:
— Выпьем, Ниночка, за нашу скорую победу?
От двух глотков сладкого, приятного на вкус вина к щекам прихлынула кровь и немножко закружилась голова.
— Чего же вы ничего не едите-то? Вы закусывайте, закусывайте! — Алексей Иванович торопливо пододвинул тарелку. Наломал целую плитку шоколада. Заметив осторожно отломанный кусочек хлеба, положил много-много колбасы на хлеб и протянул. Колбаса была сказочно вкусной, пахла, прямо как в детстве.
— А вы, Алексей Иванович?
Улыбнувшись своей необыкновенной ярко-белозубой улыбкой, он кинул в рот малюсенькую корочку хлеба и принялся весело жевать.
— Вы зовите меня Лёней. Ладно? Я так привык. Меня мать так звала.
— Хорошо.
— Ниночка, а вы, чего же, совсем одна здесь в квартире живете?
— Нет, конечно. Просто соседка каждый день работает в ночную. Мы с ней и не видимся почти что. А тетя Поля уехала к сыну. Он сейчас лежит в госпитале, в Смоленске.
— Это родственница ваша?
— Нет… можно сказать, моя бывшая няня.
— А родители-то ваши живы?
Добродушный Алексей Иванович расспрашивал с большим участием и, конечно же, не хотел довести до слез, напомнив о родителях, но ответить на его последний вопрос уже не было сил.
— Вы чего-то опять загрустили? — Придвинувшись вместе со стулом, он бережно взял за руку и попытался заглянуть в глаза. — Чего это с вами? Да вы никак плачете?
— Нет-нет, ничего!
— Ну, мне-то скажите, чего с вами?
— Простите меня, пожалуйста, но я ничего не могу с собой поделать! Все время хочется плакать! Потому что сегодня два года… как умерла моя мама. Простите меня!
Он не дал убежать — еще крепче сжал пальцы, притянул к себе.
— Это вы меня, дурака, простите, что я вас спросил. — Серые, с искорками, глаза были близко-близко. И было в них столько сострадания и теплоты, что руки как-то сами собой обняли его за шею. Такого доброго, большого, сильного.
Проза Ксении Велембовской полюбилась читателю после романа «Пятое время года», в котором рассказывалось о судьбах четырех женщин из большой московской семьи. В новом романе «Дама с биографией» писательница подтверждает: «мысль семейная» дорога ей, «дочки-матери» — главная ее тема.Люся, главная героиня романа, — само терпение: взрослая и успешная дочь — домашний тиран, старая мать — со своими «устоями», а еще барыня сватья и выпивоха зять… Случайное знакомство меняет взгляд героини на мир и сулит весьма радужные перспективы.
«…Любое человеческое деяние можно разложить в вектор поступков и мотивов. Два фунта невежества, полмили честолюбия, побольше жадности… помножить на матрицу — давало, скажем, потерю овцы, неуважение отца и неурожайный год. В общем, от умножения поступков на матрицу получался вектор награды, или, чаще, наказания».
«Варшава, Элохим!» – художественное исследование, в котором автор обращается к историческому ландшафту Второй мировой войны, чтобы разобраться в типологии и формах фанатичной ненависти, в археологии зла, а также в природе простой человеческой веры и любви. Роман о сопротивлении смерти и ее преодолении. Элохим – библейское нарицательное имя Всевышнего. Последними словами Христа на кресте были: «Элахи, Элахи, лама шабактани!» («Боже Мой, Боже Мой, для чего Ты Меня оставил!»).
В спальных районах российских городов раскинулись дворы с детскими площадками, дорожками, лавочками и парковками. Взрослые каждый день проходят здесь, спеша по своим серьезным делам. И вряд ли кто-то из них догадывается, что идут они по территории, которая кому-нибудь принадлежит. В любом дворе есть своя банда, которая этот двор держит. Нет, это не криминальные авторитеты и не скучающие по романтике 90-х обыватели. Это простые пацаны, подростки, которые постигают законы жизни. Они дружат и воюют, делят территорию и гоняют чужаков.
Детство – целый мир, который мы несем в своем сердце через всю жизнь. И в который никогда не сможем вернуться. Там, в волшебной вселенной Детства, небо и трава были совсем другого цвета. Там мама была такой молодой и счастливой, а бабушка пекла ароматные пироги и рассказывала удивительные сказки. Там каждая радость и каждая печаль были раз и навсегда, потому что – впервые. И глаза были широко открыты каждую секунду, с восторгом глядели вокруг. И душа была открыта нараспашку, и каждый новый знакомый – сразу друг.
После развода родителей Лиззи, ее старшая сестра, младший брат и лабрадор Дебби вынуждены были перебраться из роскошного лондонского особняка в кривенький деревенский домик. Вокруг луга, просторы и красота, вот только соседи мрачно косятся, еду никто не готовит, стиральная машина взбунтовалась, а мама без продыху пишет пьесы. Лиззи и ее сестра, обеспокоенные, что рано или поздно их определят в детский дом, а маму оставят наедине с ее пьесами, решают взять заботу о будущем на себя. И прежде всего нужно определиться с «человеком у руля», а попросту с мужчиной в доме.