Пятое время года - [135]

Красная бархатная коробка отыскалась в тумбочке под телевизором. Только там были не ложки… Медаль «За взятие Берлина», «За победу над Германией», орден Славы, орден Героя Социалистического Труда. Награды дедушки Лени.

Осознание собственного ничтожества оказалось неожиданным и очень горьким. Хорошо еще, ничтожная внучка героического деда вовремя опомнилась, иначе, пожалуй, рядом с трофеями Второй мировой очутились бы его ордена и медали. Нет, на такое предательство она, конечно, бы не пошла, но вместе с тем, выставив напоказ памятные семейные вещи, она уже совершила предательство: у суперобеспеченного господина, исповедующего новое качество жизни, весь этот «антик» наверняка вызовет ироническую усмешку… Почему она не подумала об этом раньше? Зачем устроила этот дешевый, бутафорский спектакль? Надеялась, что жаркая суета избавит от душевных страданий? На час, на два, на три, и правда, удалось отвлечься, а что будет еще через час? Если уже сейчас хотелось плакать, то тогда, надо полагать, будет истерика. Потому что придет раскаяние. Неизбежное для той, которая сначала унижала себя, пытаясь изобразить перед богатым буржуа представительницу старинного дворянского рода, а потом превратилась в куртизанку. Если не хуже. Гораздо хуже! Ведь еще и двух суток не прошло с тех пор, как Бабвера, такая одинокая и беспомощная, лежала в гробу, а ее любимая Танька уже мечтает забыться в объятиях легкомысленного женатого мужчины! Кстати, где она собиралась забываться? Неужели на этой псивой развалюхе? Там, где Жека целуется со своим золотозубым Али-Бабой?.. Ой, какая же мерзость!

Противная самой себе — закомплексованная дурочка, предательница, просто дрянь! — она бросилась к двери, но в дверь уже раздались два коротких, интимных, звонка. Безысходность повергла в полную апатию и ледяное безразличие…

— Привет!

— Здравствуйте, Николай Иванович.

Его лучезарная улыбка съежилась в недоуменную трубочку. Раз десять вытерев чистейшие ботинки о коврик, он переступил через порог и робко протянул букет.

— Не знал, какие ты розы любишь… взял разные. Какие были… А у вас тут что, ремонт?

— Нет. Это я нарочно постелила газеты. Чтобы вас не шокировал наш драный линолеум.

— А-а-а… — Он не нашелся, что ответить, и не засмеялся. Пожал плечами и, кивнув в ответ на указующий кивок суровой хозяйки, послушно зашагал по газетам в Жекин будуар. Остановился в дверях и вдруг, чего уж никак нельзя было ожидать, восторженно присвистнул:

— Фью! Надо же, как у вас классно! А буфет откуда такой суперский? Он из музея, что ли? Можно посмотреть?

— Смотрите.

— Классная штуковина! — Большая загорелая рука осторожно, будто это действительно был музейный экспонат, коснулась старенького буфета, погладила столешницу с белесыми кругами от чашек и рюмок, любовно прошлась по закругленному краю. — Он из какого дерева? Груша?

— Карельская береза. Вы пока смотрите, что хотите, а я, с вашего позволения, пойду на кухню, поставлю в воду ваши цветы.

Медленно погрузив в вазу одну за другой одиннадцать роз — белую, бледно-розовую, густо-розовую, желтую, карминно-красную… почти черную, — она до боли сжала пальцами виски, пытаясь понять, в чем смысл, возможно и красивого, но, что ни говори, странного букета, потому что ответ на этот вопрос мог стать ключом и к другой загадке: почему мужчина атлетического сложения, с отличным цветом лица, явившись на свидание, ведет себя так, словно пришел в музей?.. Возникшая версия показалась вполне заслуживающей внимания. Во всяком случае, было бы ужасно жаль, если б она осталась на уровне версии.

Загадочного поведения господин тем временем с серьезным видом экскурсанта изучал большую черно-белую фотографию бабушки Нины, сделанную лет сорок назад: прикрыв от солнца бархатные глаза изящной рукой с тонким запястьем, красавица бабушка кокетливо улыбалась «интересному мужчине» — дедушке, который ее фотографировал.

— Какая красивая женщина! Это твоя мама?

— Бабушка.

— Бабушка? Надо же, как вы похожи!

— Вы первый, от кого я это слышу.

— Со стороны всегда виднее. Очень похожи! Улыбка такая же, руки, взгляд…

Гость бродил по комнате, ухал и охал, вежливо спрашивал: «Можно посмотреть?», — с великим интересом рассматривал бронзовые подсвечники, фарфоровые статуэтки и тарелочки, однако чересчур долго, рассеянно вертел их в руках. Чувствовалось, что он думает о другом. Его задумчивость окончательно подтверждала выдвинутую версию: он боялся снова совершить неверный шаг. Как позавчера, когда необдуманно скомандовал в телефон: «Давай выходи!», — а потом пригласил в гостиницу, пообещав подарки. Правда, сейчас уже казалось, что позавчерашний нагло-самоуверенный мужчина в трубке — всего лишь фантом, возникший из-за резкого несоответствия настроений.

— А это что за книжка? Ух ты, пятнадцатый год! — Тот человек, который сейчас машинально перелистывал Тургенева, был вовсе не уверен в себе. Разговор не клеился, и, усевшись на диван, он стал читать «Дворянское гнездо», по-видимому, рассчитывая на естественный вопрос: долго вы еще собираетесь читать? Вопроса не последовало, он пересел поближе, к столу, и перевернул вверх дном синюю, с золотом, чашку.