Пятое время года - [100]

После крепкого кофе сон в ту ночь совсем не шел, и, лежа на Женькином диване в угловой комнате, она перечитывала свой детский дневник с наклеенной на обложке трогательной незабудкой, пытаясь вспомнить, что волновало маленькую Инусю в те минуты, когда ровненько, бисерными буковками она записывала в «общую» тетрадь ту или иную «сокровенную» мысль… Женька не боится собак и гусей. Не боится нырять в озеро. Это потому, что она маленькая и не умеет думать…

За окном зашуршали колеса машин. Свет между шторами стал серым. Выключив настольную лампу, она спокойно закрыла глаза, впервые не боясь погрузиться в больничный кошмар, — между сомкнутых ресниц, все приближаясь, поблескивало на солнце Плещеево озеро. Молодая, в пестром сарафане, мама сидела на мостках рядом с бабой Катей, а папа, стоя по пояс в воде и поддерживая сильной рукой, учил плавать старшую дочь. Она барахталась, захлебывалась, но изо всех сил, упрямо била по воде руками и ногами. И вдруг почувствовала, что папиной руки уже нет, а она плывет! Ощущение было таким невероятным, что от изумления она чуть было не пошла ко дну. Вынырнула и закричала громко-громко:

— Мамочка, баба Катя, смотрите, я плыву!

Девочка родилась в августе. В открытое окно палаты на втором этаже доносился далекий звон колоколов, и она — мама Инуся! — прислушивалась и улыбалась: должно быть, сегодня какой-то праздник. Но даже если и не праздник, все равно воскресенье, а кто родился в день воскресный, получает дар чудесный! Ставшая панически суеверной — то и дело постукивающей по дереву и сплевывающей через плечо, — сейчас она уже ласково нашептывала в подушку то имя, которое так долго боялась произнести вслух: Лиза, Лизанька, Лизочек, Лизок…

— Инка! Киреева! Выгляни в окошко, дам тебе горошку! Эй, Инуська! Бабка Вера пришла! Тебе пожрать принесла!

Размахивая над головой букетом ситцевых флоксов, Вера Константиновна приплясывала на площадке под окнами роддома. Увидела невестку в окне второго этажа и, выронив авоську с передачей, вытерла глаза рукавом:

— Инуся…

— Вера Константиновна! У меня все хорошо! Девочка большая, здоровенькая, похожа на Славу!

— Я всегда в тебя верила! Ты у нас очень талантливая! — Вера Константиновна засмеялась сквозь слезы, подбежала поближе и ловко метнула растрепанный букет прямо в руки. — Слышь-ка, а давай назовем ее Танечкой?

— Танечкой?.. Что ж, хорошо, пусть будет Танечка.

Вполне возможно, ее безоговорочное согласие и повлияло на весь дальнейший ход событий. Первое, что она заметила, вернувшись с Танечкой из роддома, — разбросанные повсюду труды великих педагогов: от Яна Амоса Коменского до Макаренко и доктора Спока. Мало того, уже составлен список детской литературы на ближайшие десять лет, закуплены в большом количестве кубики, карандаши, акварельные краски, пластилин, альбом для гербария, — словом, все, что необходимо для всестороннего образования ребенка. «Будем формировать гармоничную личность!»

Кто, кроме Веры Константиновны, мог претворить в жизнь столь грандиозный план? Никто! Если уж она бралась за дело, то делала его с душой. По окончании театрального сезона свекровь оповестила всех подруг и знакомых о своем решении навсегда оставить сцену. Бодрым пионерским голосом она кричала в телефон:

— Ребенок, Шурк, важнее искусства! Инка с сентября выходит на работу, а я возьмусь за воспитание внучки. Да, Шурк, мне придется очень нелегко! Эти дураки-родители умудрились донельзя избаловать ребенка!

Но театр все равно жил в душе Веры Константиновны. Для маленькой внучки сочинялись забавные, нравоучительные пьески, которые затем разыгрывались с помощью кукол и мягких игрушек. А лет с двух-трех Танюшка и сама стала артисткой. В субботу в столовой натягивался занавес, и родителей, купивших «билеты» на премьеру, усаживали в первый ряд «партера».

Давали «Машу и медведя». Повязанная белым платочком, Танюшка появилась из-за занавеса, сдержанно поклонилась и отрапортовала:

— Лусская налодная сказка «Маса и медведь»! Исполняют налодные алтистки Советского Союза баба Вела и девочка Таня!

Бессовестный Слава, увидев свирепо рычащую Веру Константиновну в маске медведя и драной цигейковой шубе, фыркнул от смеха и, не выдержав, с воплем «Медведь! Ой, мамочки родные, страшно-то как!» унесся хохотать на кухню. Маленькая Танька растерялась. Отступила на шажок, с недоверием посмотрела на продолжавшую рычать Веру Константиновну и испуганно пролепетала:

— Бабвел, это ты или медведь?

— Да я, я! Черт бы подрал этого Славку! — Зажарившаяся в шубе Вера Константиновна стащила маску, вытерла пот с багрового лица и скомандовала: — Давай, Танька, все сначала! Занавес!

Дуэт был уморительный. По утрам теперь будил не звон посуды в буфете, а бодрый марш в исполнении Веры Константиновны: Взвейтесь кострами, синие ночи, мы пионеры — дети рабочих! Бабушка с внучкой маршировали.

— Бабвела, девочка Таня устала, — раздавался вскоре жалобный голосок. — Позалуста, не будем больсе малсиловать.

— Вот вырастешь кривобокой, тогда вспомнишь, как не хотела делать зарядку!

Бабушка была непреклонна, и Танечка, страшно боявшаяся вырасти кривобокой, снова начинала топать маленькими ножками.