Пятое действие - [4]

На другом берегу подзатыльник дают

И охотно ругаются матом.

На одном берегу сочиняют стихи,

По заоблачным высям витают, –

На другом берегу совершают грехи

И совсем ничего не читают.

На другом берегу зашибают деньгу

И бахвалятся друг перед другом,

И поют, и кричат, а на том берегу

Наблюдают с брезгливым испугом.

Я стою, упираясь руками в бока,

В берега упираясь ногами,

Я стою. Берега разделяет река,

Я как мост меж ее берегами.

Я как мост меж двумя берегами врагов

И не знаю труда окаянней.

Я считаю, что нет никаких берегов,

А один островок в океане.

Так стою, невозможное соединя,

И во мне несовместное слито,

Потому что с рожденья пугали меня

Неприязненным словом «элита»,

Потому что я с детства боялся всего,

Потому что мне сил не хватало,

Потому что на том берегу большинство,

А на этом отчаянно мало.

Первый берег всегда от второго вдали,

И, увы – это факт непреложный.

Первый берег корят за отрыв от земли –

Той, заречной, противоположной.

И когда меня вовсе уверили в том

(А теперь понимаю, что лгали) –

Я шагнул через реку убогим мостом

И застыл над ее берегами.

И все дальше и дальше мои берега,

И стоять мне недолго, пожалуй,

И во мне непредвиденно видят врага

Те, что пели со мной Окуджаву.

Одного я и вовсе понять не могу

И со страху в лице изменяюсь:

Что с презреньем глядят на чужом берегу,

Как шатаюсь я, как наклоняюсь,

Как руками машу, и сгибаюсь в дугу,

И держусь на последнем пределе, –

А когда я стоял на своем берегу,

Так почти с уваженьем глядели.

«Старуха-мать с ребенком-идиотом…»

Старуха-мать с ребенком-идиотом –

Слюнявым, длинноруким, большеротым, –

Идут гулять в ближайший лесопарк

И будут там смотреть на листопад.

Он не ребенок. Но назвать мужчиной

Его, что так невинен и убог,

С улыбкой безнадежно-беспричинной

И с головою, вывернутой вбок?

Они идут, ссутулившись. Ни звука –

Лишь он мычит, растягивая рот.

Он – крест ее, пожизненная мука.

Что, если он ее переживет?

Он не поймет обрушившейся кары

И в интернате, карцеру сродни,

Все будет звать ее, и санитары

Его забьют за считаные дни.

О, если впрямь подобье высшей воли

Исторгло их из хаоса и тьмы

На этот свет – скажи, не для того ли,

Чтоб осторожней жаловались мы?

А я-то числю всякую безделку

За якобы несомый мною крест

И на судьбу ропщу, как на сиделку

Ворчит больной. Ей скоро надоест.

Но нет. Не может быть, чтоб только ради

Наглядной кары, метки нулевой,

Явился он – в пальто, протертом сзади,

И с вытянутой длинной головой.

Что ловит он своим косящим глазом?

Что ищет здесь его скользящий зрак?

Какую правду, большую, чем разум,

Он ведает, чтоб улыбаться так?

Какому внемлет ангельскому хору,

Какое смотрит горнее кино?

Как нюх – слепцу, орлиный взор – глухому,

Взамен рассудка что ему дано?

Что наша речь ему? –

древесный шелест.

Что наше небо? – глина

и свинец.

Что, если он непонятый

пришелец,

Грядущего довременный

гонец?

Что, ежели стрела попала

мимо

И к нам непоправимо занесен

Блаженный житель будущего

мира,

Где каждый улыбается, как

он?

Что, ежели, трудов и хворей

между,

Он послан в утешенье

и надежду –

Из тех времен, из будущей

Москвы,

В которой все мы будем

таковы?

«Эгоизм болезни: носись со мной…»

Эгоизм болезни: носись со мной,

Неотступно бодрствуй у изголовья,

Поправляй подушки, томись виной

За свое здоровье.

Эгоизм здоровья: не тронь, не тронь,

Избегай напомнить судьбой своею

Про людскую бренность, тоску и вонь:

Я и сам успею.

Эгоизм несчастных: терпи мои

Вспышки гнева, исповеди по пьяни,

Оттащи за шкирку от полыньи,

Удержи на грани.

Эгоизм счастливых: уйди-уйди,

Не тяни к огню ледяные руки,

У меня, глядишь, еще впереди

Не такие муки.

Дай побыть счастливым – хоть день, хоть час,

Хоть куда укрыться от вечной дрожи,

Убежать от жизни, забыть, что нас

Ожидает то же.

О, боязнь касаться чужих вещей!

Хорошо, толпа хоть в метро проносит

Мимо грязных тряпок, живых мощей,

Что монету просят.

О, боязнь заразы сквозь жар стыда:

Отойдите, нищие и калеки! –

И злорадство горя: иди сюда,

Заражу навеки!

Так мечусь суденышком на волне

Торжества и страха, любви и блуда,

То взываю к ближним: «Иди ко мне!»,

То «Пошел отсюда!».

Как мне быть с тобой, эгоизм любви,

Как мне быть с тобой, эгоизм печали, –

Пара бесов, с коими визави

Я сижу ночами?

А вверху, в немыслимой высоте,

Где в закатном мареве солнце тает, –

Презирая бездны и те, и те,

Альтруизм витает.

Над моей измученной головой,

Над счастливой парой и над увечной,

Он парит – безжалостный, неживой,

Безнадежный, хладный, бесчеловечный.

««Кто обидит меня – тому ни часа…»

«Кто обидит меня – тому ни часа,

Ни минуты уже не знать покоя.

Бог отметил меня и обещался

За меня воздавать любому втрое.

Сто громов на обидчика обрушит,

Все надежды и радости отнимет,

Скорбью высушит, ужасом задушит,

Ввергнет в ад и раскаянья не примет.

Так что лучше тебе меня не трогать,

Право, лучше тебе меня не трогать».

Так он стонет, простертый на дороге,

Изувеченный, жалкий, малорослый,

Так кричит о своем разящем Боге,

Весь покрытый кровавою коростой;

Как змея, перерубленная плугом,

Извивается, мечется, ярится,

И спешат проходящие с испугом –

Не дыша, отворачивая лица.

Так что лучше тебе его не трогать,

Право, лучше тебе его не трогать.

Так-то въяве и выглядит все это –

Язвы, струпья, лохмотья и каменья,

Знак избранья, особая примета,