Пятнистая смерть - [16]
Кожа Райады пахла красным перцем и мятой. Она страдальчески прищурилась, кивнула с бесстыдной откровенностью, больно ущипнула Спаргапу за тыльную сторону ладони и убежала.
Стая чем-то обеспокоенных псов кинулась за нею.
У Спаргапы потемнело в глазах, закружилась голова. Бледный, с подгибающимися ногами, словно хворый, еле выбрался он из городища и поплелся по тропинке вдоль озера к стану Хугавы.
За палатками слышался чей-то дикий рев.
Оказалось — Хугава, ловко орудуя старым, сточенным наполовину мечом, брил голову одному из братишек.
Рядом корчилась от смеха высокая, статная, синеглазая и русоволосая женщина — жена Хугавы:
— Ты правил свой серп на камне? Провел им хоть раз по точилу? Ой-ой! Такой бритвой верблюдов глушить. Может, огня принести да лучше опалить мальчишку, чем мучить, кромсать ему голову затупленной бронзой.
Меч резал волосы отлично. А мальчишка — он плакал просто от страха и с непривычки — у саков не принято брить голову.
Хугава добродушно посмеивался:
— Не мешай. Рассержусь — и у тебя косы уберу. Только и возишься с ними. Сколько кислого молока переводишь на мытье! Давай — отхвачу? Пригодятся на путы для коней.
— Э, нет! Самой нужны.
— Для чего?
— Тебя на привязи держать.
Разговор был пустой, но веселый, и юнец подумал с завистью: «Хорошо им вместе, должно быть. Она любит Хугаву — по глазам небесным вижу, по улыбке. Ах-вах, когда же и мы так… с Райадой? Горе моей голове».
— Я сейчас, — кивнул Спаргапе табунщик. — Нечисть завелась у малыша. Никак не одолеть. Приходится снимать волосы, пусть это и грех…
В семействе Хугавы было немного людей. Огня, как говорят в пустыне хватало на всех. И в отличие от крупных семейств, где каждая малая семья питается из отдельного котла, здесь дружно садились за одну скатерть и дед с бабкой, и отец с матерью, дяди и тети, родные и двоюродные братья и сестры, невестки, племянники и племянницы, а также несколько пленных сугдов и тиграхауда, принятых в дом, по сакскому обычаю, на правах сыновей.
Спаргапе дали место рядом с Хугавой.
Пища у саков была простой, грубоватой, зато вкусной и сытной. Никаких сластей, солений и печений. Поели жирной мясной похлебки, заправленной диким чесноком и мятой. После еды отерли засаленные руки о волосы, брови, усы и бороду, у кого была борода. Выпили по чашке кобыльего молока.
Затем юнец и Хугава улеглись на берегу озера, в густой пахучей траве.
— Что скажешь? — улыбнулся Хугава. — Пришел пострелять?
Спаргапа вцепился в тонкий, но крепкий стебель солодки и попытался его сорвать, но растение не поддавалось.
— Эх, друг Хугава, эх! — Он с натугой одолел тугой, упругий стебель, хлестнул им себя по шее. — Не до стрельбы сейчас. Скажи, Хугава… эх, туман у меня в голове! — скажи, друг: смог бы… смог бы ты быть главным вождем хаумаварка?
— Я?! Что ты, парень! Какой я вождь? Нужно много чего повидать на свете, чтоб десятками тысяч людей верховодить. Такой же светлой головой владеть, какая у отца твоего была. Вождь — это как отец для детей: самый старший, самый умный, самый сильный человек в семье.
— Самый старший? Нет, Хугава. Ты — молодой, а все в твоем семействе слушаются тебя. И старики, и дети. Выходит, не в летах дело, а в голове.
— Ну, это семейство, а то — союз племен, — сказал Хугава нехотя.
— Теперь скажи, Хугава… — Спаргапа отвел глаза в сторону, сунул ободранный стебель в рот, — скажи, друг: подошел бы… сумел бы я быть предводителем саков? Да, да! Чего ты опешил? — оскорбился Спаргапа. Разве я какой-нибудь ягненок паршивый, что меня нельзя выбрать главным вождем? Я — сын великого старейшины!
— Не рановато ли… о таких вещах? — пробормотал пораженный Хугава.
Спаргапа рывком поднялся, поднялся и обескураженный табунщик.
— Хочу быть вождем — и все! — Спаргапа по-детски упрямо топнул ногой, обутой в мягкий сапог с коротким голенищем.
Стрелок бросил на юношу косой взгляд изумления. Спаргапа уловил этот взгляд, круто покраснел от убийственного стыда, крепко рассердился на Хугаву, но еще крепче — на себя.
— Не хочу… но так нужно, — поправился Спаргапа, избегая проницательных глаз сородича. — Если ты — друг, за меня кричи сегодня на выборах. Ладно?
Хугава не ответил.
Спаргапа резко повернулся, приблизил к стрелку лицо, бледное, словно тростниковый корень. Губы юного дривика кривились, глаза, на миг ослепшие, скосились к переносью. Весь он так и корчился от ударившей в голову ярости.
Как говорится в легенде: «Буйные жилы его передернулись. Из глаз, как от огнива, посыпались искры. Длинные кудри взвились кверху, точно хвост жеребенка, стоит, рыча, черный верзила, снизу прямой, сверху сутулый…»
— Кричи за меня на совете! — взвизгнул Спаргапа. — Или… я не знаю, что сделаю… и тебя зарежу, и себе живот распорю!
И он с зубовным скрежетом перекусил стебель солодки.
Он и медный прут перекусил бы сейчас.
Жалкий и потерянный, неверными шагами потащился Спаргапа к городищу, а Хугава стоял у озера и смотрел ему в спину, вскинув изогнутые брови на лоб, почти до волос.
— Что с ним такое? — соображал с горечью «Хорошими коровами обладающий». — Был не совсем умен — совсем глупым сделался. Кто-то крутит беднягу. Это Райада…
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Многострадальная земля Турана (Средняя Азия) за долгие века встречала немало завоевателей. И когда однажды с горных перевалов на равнины хлынула закованная в бронзу непобедимая армия Искандера Двурогого, сына Филиппа Македонского, на пути завоевателей встала маленькая и гордая Согдиана под предводительством отважного вождя Спантамо.Читайте один из лучших романов известного писателя-историка Явдата Ильясова!
К 55 годам Марк Лициний Красс достиг вершин власти, славы и богатства. Он стал членом триумвирата вместе с Юлием Цезарем и Гнеем Помпеем — то есть фактическим правителем Римской республики. Его состояние было сравнимо с казной Вечного города. Но Крассу хотелось большего. Став консулом Сирии, он тут же развернул подготовку к войне с Парфией, в то время имевшей с Римом договор о дружбе. Вероломно вторгшись в Месопотамию, Красс захватил и ограбил несколько городов, в том числе и знаменитый храм Анахиты — богини-матери, устроив в нем свою ставку.
— Почему вы копаетесь в седой древности, кому это нужно? — Такой вопрос нередко задают Явдату Ильясову и устно, и со страниц печатных органов, в критических замечаниях. Между тем, на подобный вопрос давно и хорошо ответил Ф. Энгельс в своей книге «Анти-Дюринг»:«Седая древность» при всех обстоятельствах останется для всех будущих поколений необычайно интересной эпохой, потому что она образует основу всею позднейшего более высокого развития, потому что она имеет своим исходным пунктом выделение человека из животного царства, а своим содержанием — преодоление таких трудностей, которые никогда уже не встретятся будущим ассоциированным людям».Этим емким и точным определением и руководствовался писатель Я.
Черная вдова. Это страшное прозвище получила в средневековом Хорезме красавица Гуль-Дурсук, дочь одного из городских правителей. Ради татарского царевича Орду-Эчена, осадившего город, она умертвила мужа – отважного воина, возглавлявшего оборону, и подло выдала завоевателю своих героически сражавшихся сородичей. Из-за черной измены город был разрушен.Народ заклеймил предательницу в легенде, сохранившейся до наших дней.
Знаменитый поэт, астроном, математик Омар Хайям (1048-1131) перенес за долгую жизнь много тяжелых испытаний: наветы и опалу, бедность и непонимание со стороны окружающих. Однако ни разу он не изменил себе. Своим талантом, знаниями, прогрессивными устремлениями он боролся за справедливость. За столетия имя Омара Хайяма обросло многочисленными легендами, подчас маловероятными. В повестях Явдата Ильясова делается смелая попытка прояснить сложный образ ученого и поэта.
«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.