Пятнистая смерть - [16]

Кожа Райады пахла красным перцем и мятой. Она страдальчески прищурилась, кивнула с бесстыдной откровенностью, больно ущипнула Спаргапу за тыльную сторону ладони и убежала.

Стая чем-то обеспокоенных псов кинулась за нею.

У Спаргапы потемнело в глазах, закружилась голова. Бледный, с подгибающимися ногами, словно хворый, еле выбрался он из городища и поплелся по тропинке вдоль озера к стану Хугавы.

За палатками слышался чей-то дикий рев.

Оказалось — Хугава, ловко орудуя старым, сточенным наполовину мечом, брил голову одному из братишек.

Рядом корчилась от смеха высокая, статная, синеглазая и русоволосая женщина — жена Хугавы:

— Ты правил свой серп на камне? Провел им хоть раз по точилу? Ой-ой! Такой бритвой верблюдов глушить. Может, огня принести да лучше опалить мальчишку, чем мучить, кромсать ему голову затупленной бронзой.

Меч резал волосы отлично. А мальчишка — он плакал просто от страха и с непривычки — у саков не принято брить голову.

Хугава добродушно посмеивался:

— Не мешай. Рассержусь — и у тебя косы уберу. Только и возишься с ними. Сколько кислого молока переводишь на мытье! Давай — отхвачу? Пригодятся на путы для коней.

— Э, нет! Самой нужны.

— Для чего?

— Тебя на привязи держать.

Разговор был пустой, но веселый, и юнец подумал с завистью: «Хорошо им вместе, должно быть. Она любит Хугаву — по глазам небесным вижу, по улыбке. Ах-вах, когда же и мы так… с Райадой? Горе моей голове».

— Я сейчас, — кивнул Спаргапе табунщик. — Нечисть завелась у малыша. Никак не одолеть. Приходится снимать волосы, пусть это и грех…

В семействе Хугавы было немного людей. Огня, как говорят в пустыне хватало на всех. И в отличие от крупных семейств, где каждая малая семья питается из отдельного котла, здесь дружно садились за одну скатерть и дед с бабкой, и отец с матерью, дяди и тети, родные и двоюродные братья и сестры, невестки, племянники и племянницы, а также несколько пленных сугдов и тиграхауда, принятых в дом, по сакскому обычаю, на правах сыновей.

Спаргапе дали место рядом с Хугавой.

Пища у саков была простой, грубоватой, зато вкусной и сытной. Никаких сластей, солений и печений. Поели жирной мясной похлебки, заправленной диким чесноком и мятой. После еды отерли засаленные руки о волосы, брови, усы и бороду, у кого была борода. Выпили по чашке кобыльего молока.

Затем юнец и Хугава улеглись на берегу озера, в густой пахучей траве.

— Что скажешь? — улыбнулся Хугава. — Пришел пострелять?

Спаргапа вцепился в тонкий, но крепкий стебель солодки и попытался его сорвать, но растение не поддавалось.

— Эх, друг Хугава, эх! — Он с натугой одолел тугой, упругий стебель, хлестнул им себя по шее. — Не до стрельбы сейчас. Скажи, Хугава… эх, туман у меня в голове! — скажи, друг: смог бы… смог бы ты быть главным вождем хаумаварка?

— Я?! Что ты, парень! Какой я вождь? Нужно много чего повидать на свете, чтоб десятками тысяч людей верховодить. Такой же светлой головой владеть, какая у отца твоего была. Вождь — это как отец для детей: самый старший, самый умный, самый сильный человек в семье.

— Самый старший? Нет, Хугава. Ты — молодой, а все в твоем семействе слушаются тебя. И старики, и дети. Выходит, не в летах дело, а в голове.

— Ну, это семейство, а то — союз племен, — сказал Хугава нехотя.

— Теперь скажи, Хугава… — Спаргапа отвел глаза в сторону, сунул ободранный стебель в рот, — скажи, друг: подошел бы… сумел бы я быть предводителем саков? Да, да! Чего ты опешил? — оскорбился Спаргапа. Разве я какой-нибудь ягненок паршивый, что меня нельзя выбрать главным вождем? Я — сын великого старейшины!

— Не рановато ли… о таких вещах? — пробормотал пораженный Хугава.

Спаргапа рывком поднялся, поднялся и обескураженный табунщик.

— Хочу быть вождем — и все! — Спаргапа по-детски упрямо топнул ногой, обутой в мягкий сапог с коротким голенищем.

Стрелок бросил на юношу косой взгляд изумления. Спаргапа уловил этот взгляд, круто покраснел от убийственного стыда, крепко рассердился на Хугаву, но еще крепче — на себя.

— Не хочу… но так нужно, — поправился Спаргапа, избегая проницательных глаз сородича. — Если ты — друг, за меня кричи сегодня на выборах. Ладно?

Хугава не ответил.

Спаргапа резко повернулся, приблизил к стрелку лицо, бледное, словно тростниковый корень. Губы юного дривика кривились, глаза, на миг ослепшие, скосились к переносью. Весь он так и корчился от ударившей в голову ярости.

Как говорится в легенде: «Буйные жилы его передернулись. Из глаз, как от огнива, посыпались искры. Длинные кудри взвились кверху, точно хвост жеребенка, стоит, рыча, черный верзила, снизу прямой, сверху сутулый…»

— Кричи за меня на совете! — взвизгнул Спаргапа. — Или… я не знаю, что сделаю… и тебя зарежу, и себе живот распорю!

И он с зубовным скрежетом перекусил стебель солодки.

Он и медный прут перекусил бы сейчас.

Жалкий и потерянный, неверными шагами потащился Спаргапа к городищу, а Хугава стоял у озера и смотрел ему в спину, вскинув изогнутые брови на лоб, почти до волос.

— Что с ним такое? — соображал с горечью «Хорошими коровами обладающий». — Был не совсем умен — совсем глупым сделался. Кто-то крутит беднягу. Это Райада…