Пятнистая смерть - [13]

— Хоу, Спар! Куда ты пропал? Мать ищет.

— Сейчас, — досадливо отмахнулся Спаргапа и вновь повернулся к Райаде. Но она собралась уже уходить. — Спеши домой, малыш, не потеряйся, — прошептала она язвительно. — Матушка беспокоится — как бы кот барханный не уволок… Ну, я побегу искать ягнят.

Маленькая, плотная, складная, она вприпрыжку умчалась прочь, помахивая прутиком и напевая.

Спаргапа задумчиво смотрел ей вслед.

«Ну, и выйду за тебя, если станешь вождем саков аранхских…»

Он вспрыгнул на лошадь и поехал в лагерь.

— Где ты задержался? — Строгий взор Томруз заставил юнца опустить голову. Он топтался в шатре у порога, не зная, что сказать.

Томруз сидела на верхней кошме, уронив руки на колени. Из расцарапанных щек на грудь капала кровь. Спаргапа взглянул исподлобья на бледную, за два дня состарившуюся мать, заметил седую прядь, и ему опять захотелось плакать.

— Был на кургане, чтоб никто… — проговорил он невнятно и показал на слезы.

Томруз осуждающе покачала головой.

— Когда человек — в стороне от всех, и горе у него — снаружи, это плохо. Когда человек среди всех, и горе у него — внутри, это хорошо. Учись мужеству.

— Ах-вах! — Спаргапа отчаянно хлопнул шапкой оземь. — Заладили: мужчина, не мужчина… Или у меня косы выросли на затылке? Не гожусь в мужчины — пошлите пасти ягнят.

— Вместе с Райадой, — с грустной усмешкой подсказала мать.

— При чем тут Райада? — Спаргапа отвернулся.

— Говорят, сколько не плюйся, лика луны не запачкать. Спору нет, Райада пригожа на вид. Но — в лике ли только пригожесть? Золото блестяще, а на что годится, кроме колец? И снег красив, да ноги стынут. Из Райады не выйдет доброй жены. Никогда. Запомни: свяжешься с нею — не слезами будешь плакать, а кровью.

Речь томруз плетью хлестала по открытой, как свежая рана, незрелой душе юнца.

— Почему? — спросил он подавленно.

— Что, если кречет сойдется с мышью? Кречет — сын просторов небесных, под облака он привык взлетать, парить над пустыней. Мышь — дочь глубоких нор, навеки она привязана к темной пещере. Может ли жить жизнью кречета мышь? Нет. Бездонное небо — не для подземных тварей. Как их норы, узок их мир, ничего им не надо, кроме душных дыр, набитых зернами злаков степных. А юный кречет? Сможет ли он жить мышиной жизнью?

Томруз требовательно, как вчера — отец, смотрела на сына.

И сын, как человек, только что проснувшийся, удивленно и недоумевающе смотрел на мать.

— Может быть, и сможет, — сказала Томруз уничтожающе. — Но тогда ему надо выщипать крылья и хвост. Не летать — карабкаться, не дичью питаться грызть семена. Понимаешь ли ты свою мать, о Спаргапа?

— Нет! — В голосе юнца сквозила обида. — Почему ты сравниваешь Райаду с мерзкой мышью?

Ух, эти матери! Вечно у них все не так. Встречалась на свете когда-нибудь мать, что не ворчала на сына? Попадались где-нибудь в мире матери, которым нравились бы подруги их сыновей? Старухи смотрят на девушек, как на ядовитых змей — ох, ужалит сына, ох, высушит сына, ох погубит сына!..

Томруз устало вздохнула. Боже! Неужели… Плохо матери, если сын глуп.

Она терпеливо продолжала:

— У нас, саков, земля и вода, скот и пастбища, шатры и повозки достояние всех людей. Слышишь? — всех людей. Так заведено исстари. Нет моего, есть наше. Ни богатых, ни бедных. При бедности — все бедны, при богатстве — все богаты. А вот у соседей — из ста один богат, а девяносто девять для него землю пашут, скот пасут, рубежи стерегут, жилища берегут за постную похлебку.

Спаргапа — недоверчиво:

— Разве так бывает?

— Бывает! И есть во многих местах. В Парсе, например.

— Но — Райада?..

— Ты знаешь Фраду, отца Райады?

— Знаю. Родовой старейшина.

— Вот Фрада смолоду бродил по чужим странам — нанимался охранять караваны. Ему пришлось побывать в Маде, Парсе, Бабире — он в разных землях побывал, хитрый Фрада. И насмотрелся на всякую иноземную всячину. Это неплохо — надо видеть мир, понимать соседей. Учиться у них хорошему. Но Фрада, лукавец, не хорошее, а дурное намерен у нас привить. Хочет стать одним из ста. Или даже из десяти тысяч. Точно суслик — в нору, тащит он в свой шатер все, что добудет. Скот, принадлежащий роду, забрал себе. Сородичи пропадают без сытной еды, без теплой одежды зимою.

— Фрада? — изумился Спаргапа. — Он умный. На советах складно говорит, всегда со всеми согласен. Всею душою за старших.

— Эх, Спар! Не верь тому, кто всегда, во всем и со всеми согласен. Такой человек — себе на уме. Честный не может превозносить что попало. Светлое он светлым назовет, темное — темным. И это — по-человечески.

Что толку кичиться вместительностью котла, если у него в боку — дыра? Залатай дыру — тогда и хвастайся. Тот, кто и худое именует добрым, тот лукав и низок. Он презренный обманщик. И — опасный. В угоду хозяину он расхвалит и хворого коня. Поверишь лжецу, сядешь на полудохлое животное, отправишься в путь — и сгинешь в песках. Как ни расписывай больную лошадь, ей все равно околеть… Такой человек способен продать и предать. И такой человек — Фрада.

— Почему же его не накажут?

— Не раз укорял наглеца Белый отец. Да проку-то что? Фрада — крупный родовой вождь, он сам себе хозяин. Хочет — живет с нами, не захочет уйдет.