Пятерка - [41]

Но она такая, как есть, ее не переделаешь, и у нее это легко бы не получилось.

— Ты что, запал на эту чушь насчет песню написать? Неужто у тебя дури на это хватило?

Он улыбнулся, но углы губ остались стянутыми.

— Может, я и чушь написал… в смысле никуда не годится… но до сих пор никто ни разу не просил меня написать слова. Ну да, я знаю, что не моя это работа. Ну, не та работа, которой от меня ждут. Но кто сказал, что нельзя попробовать? — Он поймал мелькнувшее в ее полуулыбке презрение и удвоил темп, как при игре двойным слэпом. — Если предполагается, что все будет о’кей и начнем с новой песни, где каждый примет участие… то я же тогда на пользу группе действую? И ты… ну, тоже могла бы свою долю внести.

— Мы не текстовики. — Берк говорила тихо и терпеливо, будто с ребенком или с собакой. — Джон, Ариэль и Терри — они текстовики. Я понятия не имею — ну никакого, nada,[20] — как писать тексты песен. Давай-ка поехали.

Она вышла, Майк сразу следом за ней.

Полицейский уже опустил капот и губкой смывал слой пыли с ветрового стекла, которое не мог очистить неисправный «дворник».

— Ну пожалуйста, — сказал Майк.

Берк отошла только на два шага от двери. Она остановилась, поняв, что бывает время проявить суровость и бывает время не бояться быть доброй. Вот сейчас как раз второй случай.

Берк обернулась к Майку.

— Ладно, — вздохнула она. — Показывай, что там у тебя.

— В заднем кармане. Блокнот. — Прижимая к груди имбирный эль и пакет с закусками, Майк обернулся, чтобы она могла достать блокнот. — Слушай, я… Нет, на самом деле… спасибо тебе. Только никому не говори, ладно? В смысле пока не говори.

— Ладно. — Она с трудом вытащила зеленый блокнот. В таких тесных джинсах у него яйца либо сожмутся до изюмин, либо распухнут, как яблоки. — Слушай, как ты их надеваешь, черт побери?

— Просто натягиваю.

— Задница каучуковая, — заметила она и все-таки выдернула блокнот, пошатнувшись и отступив на пару шагов.

Что-то ударило в находящееся между ними окно.

Резкий треск — и рядом с меловым знаком доллара в цене упаковки «будвайзера» в окне появилась дыра. Берк это увидела, и Майк увидел, и еще они увидели, как серебристая трещина зазмеилась от краев дыры. Майк повернулся к Берк спросить, что за черт, и на глазах у Берк появилась вторая дыра, словно по волшебству — злому, злогребучему волшебству, — у Майка во лбу, в дюйме над левой бровью. Левый висок выпятился наружу, будто его ударили кулаком изнутри, рот остался открытым, будто он собирался что-то спросить, а бутылка имбирного эля взорвалась у ног, упав на бетон.

Майк почувствовал страшное давление в голове и вдруг стал падать — прочь от Берк, прочь от техасской жары, прочь от «Жестянки» у колонки и от друзей, что ждали там, падать спиной назад, падать в прошедшее время.

Это было черт знает что. Он падал назад, будто на пущенном обратно вагончике «русских горок»: быстрый полет, дух захватывает, и ничего нельзя сделать, только падать. И в этом падении, в этом последнем репозиционировании летела ему навстречу в обратной перемотке его жизнь. Он пролетал сквозь водоворот групп, концертов и дымных клубов, проносился мимо столов, заставленных бутылками виски, через тюрьму, что пахла болотным августом, мимо своей дочери Сары — и подумал было коснуться ее щеки, или волос, или плеча, но поздно, поздно, она ушла, и снова бандитские машинки, и машинки неудачников, и грузовики автостопа, и бас-гитары всех цветов, пролетели черный пес и белый пес и лицо Гровера Мак-Фарленда, глядящего на него с суровым неодобрением при свете желтой лампы, он падал спиной вперед среди множества лиц и теней, через болото тьмы и отчаяния, через что-то вроде последнего отсвета лета, грустного света, света прощания со всем, что есть, рука с веснушками вынырнула из ниоткуда и ухватила его за руку, и знакомый, очень знакомый голос явственно произнес: «А вот и ты!»

Наземь он упал уже мертвым.

Секунда или две тишины, пока Берк тупо смотрела на тонкий кровавый туман, алеющий там, где только что стоял Майк. Она видела, как он выронил пончики, но пакет с говядиной зажал прочно. Левый глаз превратился в омерзительное кровавое пятно, из дыры в голове потекла струйка.

Берк еще не успела издать ни звука — ни вопля, ни сдавленного вскрика, ни стона дикой боли, да и все равно бы она его не услышала, — как молодой полицейский уже бежал к ней, а когда увидел рану во лбу упавшего и пулевое отверстие в окне, выхватил свой служебный пистолет, полуавтоматический «Зиг-Зауэр» калибра 357. Глаза у него сделались дикими. Он был отлично обучен, но две пули невесть откуда в тихое воскресенье могут вывести из равновесия и опытного копа.

— Всем лежать! — крикнул он, приняв двуручную стойку и поводя стволом. Кочевник шагнул вперед — полицейский направил на него пистолет и рявкнул: — Всем лежать, я сказал!

Он не знал, у кого тут есть оружие, у кого нет, откуда стреляли и вообще — что за хрень творится.

Так что Кочевник бросился на землю, за ним Ариэль, Берк упала на колени возле тела Майка, тупо тряся его за руку, чтобы привести в сознание, а Джордж, встревоженный шумом, выбежал из туалета, подтягивая штаны.