Пятьдесят оттенков Дориана Грея - [33]

Он поднял портрет и, как только его скрыл экран, почувствовал, что настроен сентиментально, и решил прогуляться по саду. Выйдя на лужайку, он глубоко вдохнул. Свежий утренний воздух, казалось, рассеял его мрачные мысли. Он думал только о Розмари. Каким же прекрасным становится мир для того, кто влюблен! Она такая застенчивая и нежная. В ней есть что-то детское.

Ему казалось, что вся его жизнь сосредоточилась в одной точке, где царила окрашенная в нежные тона радость. Он вспомнил, как она трепетала в его руках, как нежный цветок, когда его пенис добивался ее девственности. Как она перевернулась на живот, чтобы он взял ее снова. Да, он немного увлекся, но в будущем готов загладить свою вину.

– Розмари… – выдохнул он.

Он снова и снова повторял ее имя. Птицы, казалось, пели о ней цветам и деревьям, покрытым каплями росы.

Спустя какое-то время Дориан, пошатываясь, поднялся к себе в спальню и упал на кровать, чувствуя, что его сердце по-прежнему наполнено любовью к Розмари. Ощущение того, что он умрет, если позволит себе заснуть, давно прошло. Сон был ему необходим. На него напала жуткая усталость, и через несколько мгновений он был поглощен ею целиком.

Проснулся он далеко за полдень. Он позвонил в колокольчик, и лакей вошел неслышно с чашкой чая и грудой писем на маленьком подносе китайского фарфора. Он отдернул оливкового цвета шторы на блестящей синей подкладке, открывая три высоких окна.

– Сэр, вы сегодня хорошо спали, – улыбаясь, произнес Виктор.

Дориан пробормотал что-то и встал. Отпив глоток чая, он потянулся за письмами. Сегодня утром принесли конверт от Хелен. Он поколебался мгновение и отложил его в сторону. Остальные письма он просмотрел без всякого интереса. Это были, как обычно, визитные карточки, приглашения на ужин, билеты на закрытые выставки, программки благотворительных концертов – обычная груда корреспонденции, которой общество каждый день осыпает светского молодого человека.

Спустя примерно десять минут он, накинув расшитый узорами шелковый халат, прошел в отделанную мрамором ванную комнату. Холодная вода освежила его после долгого сна. Ему казалось, что все события недавних дней позабыты. В глубине души оставалось смутное ощущение того, что он стал причиной трагедии, но ему казалось, что это всего лишь сон. Одевшись, он спустился вниз в столовую. Верхняя столовая была слишком маленькой и была в этот час плохо освещена. Он сел за столик, стоявший возле окна, который был накрыт для легкого французского завтрака. День был чудесный. В воздухе стояли пряные ароматы. Влетела пчела и стала кружить вокруг синей китайской вазы с зеленовато-желтыми розами. Дориан почувствовал себя совершенно счастливым. Но тут его взгляд упал на высокий экран, и он содрогнулся.

– Вам холодно, сэр? – спросил Виктор, снова наполняя его чашку. – Мне закрыть окно?

Дориан покачал головой.

– Мне не холодно, – произнес он, в нетерпении ожидая, когда Виктор уйдет, чтобы ему еще раз взглянуть на портрет.

Неужели это правда? Неужели картина действительно изменилась? Или его воображение сыграло с ним шутку и складка рта на самом деле подчеркивает радостное выражение лица на портрете? Ведь написанное красками изображение не может меняться. Но как ярко вставали перед ним воспоминания! Сначала при тусклом свете сумерек, а затем и в ярких рассветных лучах он увидел жесткую линию искаженных губ. Одновременно он страшился той минуты, когда лакей выйдет из комнаты. В это мгновение он увидит портрет, а он боялся узнать правду. Когда лакей принес кофе и сигареты, Дориан почувствовал непреодолимое желание попросить его остаться. Едва Виктор переступил порог комнаты, Дориан снова окликнул его. Лакей замер, ожидая приказаний.

– Меня ни для кого нет дома, – сказал он.

Виктор поклонился и вышел.

Дориан поднялся из-за стола, зажег сигарету и бросился на диван с мягкими подушками, устремив взгляд на экран.

Стоит ли вообще отодвигать его? Зачем знать правду? Если его догадка подтвердится, она будет ужасной. Даже если и так, почему это должно беспокоить его? Но что, если благодаря какому-то невероятному совпадению не он один стал свидетелем ужасной перемены? Что он должен сделать, если Розмари – не просто автор картины, но и женщина, которую он любит, – захочет увидеть портрет, который написала? Он должен еще раз убедиться, сейчас же! Самая ужасная правда лучше неизвестности.

Он пошел в переднюю, запер входную дверь, а затем и дверь столовой. По крайней мере, никто не помешает ему взглянуть в лицо своей совести. Он отодвинул экран и встретился взглядом с самим собой. Это правда. Портрет изменился. Он вспоминал потом с удивлением тот почти научный интерес, с которым он смотрел на него. Это было невероятно. Но больше не могло быть сомнений. Неужели существовала связь между химическими атомами, которые составляли лицо на портрете, и его собственной душой? Могло ли быть так, что эти атомы претворяли в жизнь чувства, живущие в его душе, делали реальностью сны и мысли? Или здесь кроется какая-то еще более ужасная тайна? Он вздрогнул и, вернувшись к дивану, растянулся на нем, созерцая картину и чувствуя, что его пронизывает холод ужаса. Портрет заставил его осознать, как жесток и несправедлив он был вчера ночью. Можно было убаюкать совесть опиумом, но сейчас перед ним было наглядное доказательство греха. Свидетельство того, как низко может пасть человек.