Пятая рота - [44]

— Дембелям через пятнадцать минут прибыть к штабу для отправки в СССР. Остальные — по плану работ.

Когда карантин вернулся в модуль, чтобы снова отправиться на полигон играть в войну, у меня горели подметки: хотелось рвануть из строя и побежать к палаткам шестой роты. Но строй — святое место и дисциплину нарушать так грубо и демонстративно не было никакой надобности: сказано же — через пятнадцать минут. Рассчитав, что «Уралы» для доставки на полигон все равно подгонят к воротам, от которых два плевка до штаба, я, быстренько ухватив в оружейке автомат и на ходу нанизывая подсумок на ремень, поскакал на КПП. Я очень боялся пропустить отъезд дембелей, и мне было безумно интересно посмотреть: как они пойдут к КАМАЗу. Ворота открылись и въехал КАМАЗ, за рулем которого сидел Васек. Я даже не удивился — он же сам сказал, что часто бывает в Союзе. Я посторонился с дороги, давая ему проехать. Васек, видно, узнал меня и был наслышан о моем попадании на губу, потому что, махнул мне рукой из кабины. Я махнул в ответ. КАМАЗ завернул к штабу и развернулся на плацу лицом к КПП. Самый обычный тентованый КАМАЗ, тот самый, на котором нас привезли в полк. Ни цветов на нем, ни транспарантов на красном кумаче, я не заметил. Впрочем, разреши мне, так я не то, что в кузове КАМАЗА, пешком, на четвереньках, на брюхе бы домой пополз и честно полз бы все эти тысячи километров, через пустыни и степи.

Вот только кто бы разрешил?..

До МОЕГО приказа об увольнении в запас — еще целых полтора года, за которые всё может произойти.

И не дай мне Бог попасть домой раньше этого срока! Раньше — или в цинковом гробу, или без чего-нибудь: руки, ноги или кишок.

К моему удивлению раньше дембелей перед штабом строился самый настоящий оркестр: человек двенадцать полковых музыкантов с барабанами и трубами во главе с дирижером-старшим лейтенантом. К штабу от палаток потянулись дембеля. Куда девались те затрапезные оборванцы, которых я видел четверть часа назад на плацу? К штабу подошли щеголеватые джентльмены в солдатской форме.

Напушённые зимние шапки держали форму правильных квадратов, шинели, тщательно начесанные специальными щетками для красоты и форса, пушились мягким ворсом и были перехвачены новенькими кожаными ремнями. Начищенные пряжки ремней бликовали солнечными зайчиками. Честное слово — их можно было использовать как зеркальца для бритья и готов поклясться, что и на первом году службы свои пряжки дембеля не надраивали с такой тщательностью! Сапожки — что твои офицерские — были начищены. В руках у каждого дембеля был элегантный портфель-дипломат. На погонах сверкали металлизированные сержантские лычки с красными шелковыми ободками. Вот только погоны и петлицы у всех были не красные, а черные, с танковыми эмблемами. Наверное, для конспирации.

Я охудел! Такая разительная перемена в такое короткое время! Я узнавал и не узнавал дембелей. Куда девалась их придурковатая лихость? Они стояли перед штабом притихшие, с отрешенными грустными лицами, не зная чем себя занять в эти последние минуты, курили, прикуривая одну от другой. Я не знал какие слова сейчас нужно говорить землякам. Просто подошел к ним, Вован с Саньком повернулись ко мне и я споткнулся об их взгляд: у них в глазах стояли слезы!

Чего плакать? О чем расстраиваться? Через час-другой вы уже будете в Союзе, а через несколько дней мама напечет вам пирожков, а папа нальет водочки. Так чего грустить?!

Действительно, я был молодой и глупый и не мог понять чувств дембелей: и домой хочется — они своей двухлетней службой заслужили возвращение в этот дом — и полк оставлять жалко.

Сзади меня послышался топот сотни сапог: карантин шел грузиться в «Уралы».

— Ну, давай, земляк! — Вован с Саньком обняли меня, — служи. Не посрами.

У меня у самого комок к горлу подкатил и навернулись слёзы, которые никому нельзя показывать. Самые близкие мне люди в полку уезжали домой всего через неполных два дня после знакомства. А мы так и не поговорили толком.

— Выпейте там за меня!

Я еще раз обнял земляков, поправил автомат за спиной и побежал догонять карантин.

— Для прощания со знаменем части — становись! — послышался голос Марчука.

Команда явно относилась не ко мне и не к духам вообще. Мы с полковым знаменем и поздороваться еще не успели. Поэтому, я вернулся к реалиям сегодняшнего дня, подбежал к «Уралу» и, оттерев «белорусов» и чурок занял удобное место в кузове — ближе к кабине. Там меня уже ждали Щербаничи и разведчики. В реалиях сегодняшнего дня предстояло занятие по тактике и огневой подготовке.

Оркестр грянул «Славянку».

В карантине мне повезло с командиром взвода. Повезло, что попал не в первый взвод к злому и глупому Мальку, а во второй к старшему лейтенанту Калиниченко. Калина тоже был в своем роде красавец и полностью оправдывал свои артиллерийские эмблемы на воротнике: на службу он клал не один, а два прибора.

Артиллерия бьет по противнику чаще всего не видя его самого. За несколько километров, по ориентирам. Корректировщик передает на огневую позицию поправки, наводчики подкрутят рукоятки, и новый залп. Поэтому, чаще всего «Бог войны» работает с закрытых позиций, то есть вне прямой видимости противника. Если пушкарям приходится действовать автоматами, то дело совсем дрянь. Значит, что-то пошло не так, командиры просчитались, противник сумел приблизиться к батарее и раз такое дело, то скоро он ее всю перестреляет. Не для того артиллеристы возят с собой пушки, чтобы стрелять из стрелкового оружия.