Пятая колонна. Рассказы - [81]

– Это точно, – сказал он. – Мне раньше это не приходило в голову. Тут ведь особо смотреть не на что, если ты не настроен немного даже чересчур благодушно.

– Принести тебе что-нибудь выпить? – спросила она. – Ты же знаешь, сиделка я никудышная. Меня этому не учили, а врожденного таланта нет. Но напитки я готовить умею.

– Ну, давай выпьем.

– Ты что хочешь?

– Все равно, – сказал он.

– Тогда я сделаю тебе сюрприз. Приготовлю его внизу.

Он услышал, как открылась и закрылась дверь, потом шаги зазвучали на лестнице, и он подумал: я должен заставить ее отправиться в какое-нибудь путешествие. Надо сообразить, как это лучше сделать. Придумать что-нибудь правдоподобное. Мне с этим жить теперь до самого конца, и я должен придумать, как не сломать жизнь ей и ее самое не загубить. Она была так добра, а ведь доброта не свойственна ей от рождения. Я имею в виду особого рода доброту – чтобы изо дня в день и в тоске.

Он услышал, что она поднимается по лестнице, и отметил разницу в походке: со стаканами – и с пустыми руками. Он слышал, как дождь стучит по оконному стеклу, и ощущал запах горящих в камине буковых поленьев. Когда она вошла в комнату, он протянул руку за стаканом, обхватил его пальцами и почувствовал, как она чокнулась с ним своим стаканом.

– Это то, что мы когда-то здесь пили, – сказала она. – Кампари и гордон-джин со льдом.

– Как хорошо, что ты не из тех, кто говорит: «У нас беда».

– Да, – сказала она, – и никогда не скажу. А в беде мы с тобой уже бывали.

– И оставались на ногах, даже когда дело подходило к развязке и казалось, что навсегда. Помнишь, когда мы запретили себе произносить эти фразы?

– Это было во времена моего льва. Какой был замечательный лев! Жду не дождусь, когда увижу его снова.

– Я тоже… не дождусь, – сказал он.

– Прости.

– Помнишь, когда мы запретили себе и это слово?

– Чуть было снова не сорвалось с языка.

– Знаешь, – сказал он, – очень здорово, что мы приехали сюда. Я так хорошо здесь все помню, что все кажется осязаемым. Вот новое слово, которое мы скоро тоже себе запретим. Но все равно это чудесно. Когда я слышу шум дождя, я вижу, как он поливает камни, пузырится на поверхности пролива и лагуны, и я знаю, как гнутся деревья от каждого порыва ветра, и как выглядят церковь и башня при разном освещении. Лучшего места для меня и выбрать было невозможно. Это действительно идеальное место. У нас есть хороший радиоприемник и прекрасный магнитофон, и я буду писать лучше, чем умел раньше. Если не торопиться, с магнитофоном можно правильнее находить слова. Нужно работать медленно, тогда я могу видеть слова, когда их произношу. Если слово неточное, я слышу, что оно неточное, и могу его менять и работать над ним, пока оно не станет точным. Милая моя, во множестве отношений мы не могли бы выбрать места лучше.

– О, Филипп…

– Чушь, – перебил ее он. – Темнота она и есть темнота. Это не реальная темнота. Я прекрасно вижу внутренним зрением, и голова моя раз от разу работает все лучше, и я могу вспоминать, и могу хорошо придумывать. Вот подожди – сама увидишь. Разве плохо я сегодня вспоминал?

– Ты с каждым разом вспоминаешь все лучше. И становишься сильнее.

– Я уже достаточно силен, – сказал он. – И теперь, если бы ты…

– Если бы я – что?

– Если бы ты уехала на время, отдохнула, сменила обстановку…

– Я тебе не нужна?

– Ну разумеется, нужна, дорогая.

– Тогда к чему эти разговоры о моем отъезде? Я знаю, что ухаживаю за тобой неважно, но есть вещи, которые никто другой сделать не сможет, и мы любим друг друга. Ты любишь меня и знаешь это, и у нас есть много такого, что знаем только мы с тобой – и никто другой.

– И нам так хорошо бывает в темноте, – сказал он.

– Нам бывало хорошо и при дневном свете.

– Но ты знаешь, что я предпочитаю в темноте. В этом смысле теперь стало даже легче.

– Не надо врать, – сказала она. – И незачем изображать дурацкое благородство.

– Послушай, как стучит дождь, – сказал он. – Какой там сейчас отлив?

– Вода убывает, и ветер отгоняет ее еще дальше от берега. Можно дойти пешком почти до самого Бурано.

– Везде, кроме одного места, – сказал он. – А птиц много?

– В основном чайки и крачки. Они отсиживаются на отмелях, а когда взлетают, ветер подхватывает их и несет.

– А сухопутных птиц нет?

– Есть немного, только там, где отмель выступает на поверхность при отливе и таком ветре.

– Как ты думаешь, весна наконец настанет?

– Не знаю, – сказала она. – Пока что-то непохоже.

– Ты уже выпила свой кампари?

– Почти. А ты почему не пьешь?

– Растягиваю удовольствие.

– Пей, – сказала она. – Помнишь, как ужасно было, когда тебе совсем нельзя было пить?

– Все же послушай, – сказал он. – Знаешь, о чем я думал, когда ты ходила вниз? О том, что ты могла бы съездить в Париж, потом в Лондон, пообщаться с людьми, развлечься, а потом ты бы вернулась – а тут уже весна, и ты бы мне все рассказала.

– Нет, – отрезала она.

– Я думаю, это было бы разумно, – сказал он. – Ты же знаешь, что это долгая история, и нам предстоит научиться с ней жить. И я не хочу, чтобы ты изнурила себя вконец. Понимаешь…

– А ты не можешь так часто не повторять: «Понимаешь…»?

– Вот видишь? Еще одно. Я бы как раз пока научился разговаривать так, чтобы не вызывать у тебя раздражения. Ты будешь без ума от меня, когда вернешься.