Пятая колонна. Рассказы - [36]

Иногда на прибрежных заливных лугах я находил насекомых в траве или под папоротниками и использовал их. Там встречались жуки, какие-то насекомые на ножках, напоминающих стебельки травы, в старых трухлявых колодах попадались личинки – белые, с коричневыми сужающимися головками, они плохо держались на крючке и все их внутренности вываливались в холодную воду; под корягами можно было найти древесных клещей, а иногда – дождевых червей, которые зарывались в землю моментально, стоило лишь приподнять корягу. Однажды под такой старой корягой я нашел саламандру и насадил ее на крючок. Саламандра была очень маленькая, ладненькая, шустрая и красиво окрашенная. У нее были крохотные ножки, которыми она отчаянно цеплялась за крючок, и после того случая я больше никогда не использовал саламандр в качестве наживки, хотя находил их очень часто. Точно так же не использовал я и сверчков, потому что они тоже всегда пытаются освободиться от крючка.

Местами речка текла среди лугов, и там, в сухой траве, я ловил кузнечиков, иногда использовал их как наживку, а иногда бросал в воду и смотрел, как они плывут, увлекаемые течением, крутятся в водоворотах на поверхности воды, а потом исчезают в пасти вынырнувшей на миг форели. Бывало за ночь я успевал порыбачить в четырех-пяти речках, начиная как можно ближе к истоку и продвигаясь оттуда вниз по течению. Если я проходил всю речку быстро и время еще оставалось, я шел в обратном направлении, начинал с того места, где речка впадала в озеро, и постепенно поднимался к истоку, стараясь выловить всю форель, упущенную на прямом пути. В иные ночи, лежа без сна, я выдумывал речки, и порой они у меня получались такими чудесными, что это напоминало сон наяву. Некоторые из них я помню до сих пор, мне кажется, что я на самом деле в них рыбачил, и в моей голове они сплетаются с теми, которые я действительно видел. Всем им я давал имена и ездил к ним на поезде, а иногда добирался пешком, проделывая много миль.

Но выдавались ночи, когда я не мог рыбачить, в такие ночи я лежал, не смыкая глаз, и повторял молитвы снова и снова, стараясь помолиться за всех людей, которых я когда бы то ни было знал. Это занимало кучу времени, потому что, если вспоминать всех, с кем ты когда-либо был знаком, возвращаясь к самым ранним картинкам детства, – в моем случае это был чердак дома, где я родился, и жестяная коробка от свадебного торта моих родителей, свисающая с одного из стропил, и там же, на чердаке, банки со змеями и другими заспиртованными тварями, которых коллекционировал в детстве мой отец, спирт со временем испарялся, так что спинки у некоторых змей и прочих особей обнажились и побелели – так вот, если углубляться в воспоминания настолько далеко, то таких людей набирается огромное множество. И если за каждого прочесть «Богородицу» и «Отче наш», на это уйдет уйма времени, и под конец начнет светать, а уж тогда можно уснуть – если, конечно, находишься в месте, позволяющем спать в дневное время.

В такие ночи я старался вспомнить все, что когда-либо со мной случалось, начиная с самых последних дней, перед тем как я ушел на войну, и разматывая события назад одно за другим. Оказалось, что раньше чердака в доме своего деда я ничего не помню. Поэтому я снова начинал оттуда и продвигался в обратном направлении, пока не доходил до войны.

Помню, после дедушкиной смерти мы перебрались из его дома в другой, задуманный и осуществленный моей матерью. Многие вещи, которые мы не собирались брать с собой, были сожжены на заднем дворе, и я помню, как бросали в огонь те банки с чердака, и как они лопались от жара и пламя вспыхивало ярче, когда в него проливался спирт. Помню, как змеи горели в этом пламени на заднем дворе. В моих воспоминаниях не было людей, только вещи, я даже не мог припомнить, кто их жег, и я разматывал свои воспоминания вперед, пока не доходил до людей, тогда я останавливался и молился за них.

Что касается нового дома, то помню, что моя мать вечно выбрасывала ненужные вещи, чтобы создать ощущение простора. Однажды, когда отец уехал на охоту, она устроила генеральную чистку подвала и сожгла все, что ей казалось лишним. Когда отец вернулся, вышел из кабриолета, распряг и привязал лошадь, огонь еще полыхал посреди дороги за домом. Я вышел поздороваться с отцом. Он вручил мне свой дробовик и посмотрел на огонь.

– Что это? – спросил он.

– Это я чистила подвал, дорогой, – улыбаясь, объяснила мать с крыльца, куда вышла встретить его. Отец вгляделся в огонь и поддел что-то ногой. Потом наклонился и что-то вытащил из пепла.

– Принеси-ка мне грабли, Ник, – сказал он.

Я пошел в подвал, принес ему грабли, и отец стал очень осторожно разгребать золу. Он вытаскивал из нее каменные топоры, каменные ножи для свежевания, инструменты для изготовления наконечников стрел, посудные черепки и множество наконечников стрел. Все это почернело и потрескалось от огня. Отец выгреб все это очень аккуратно и разложил на траве у дороги. Его ружье в кожаном чехле и ягдташи тоже лежали на траве, там, где он их оставил, выйдя из кабриолета.

– Унеси ружье и сумки в дом, Ник, и принеси мне какую-нибудь бумагу.