Пять ночей. Вампирские рассказки - [41]

Ванную залило стерильным беспощадным светом, и я пожалел, что включил его… благословенна тьма…

Кровь была повсюду — на стенах, на полу, размазана и смешана с водой. Калеб тоже был весь в крови, и трудно было определить, насколько серьезны ранения. Одно я увидел точно — предплечье было пробито пулей, и кажется, не в одном месте; волосы растрепаны, к ранам намертво прилипла ткань, на лбу густой потемневший мазок. Правду говоря, у меня не было ни времени, ни возможности его разглядеть, пока он тряс меня как что-то неодушевленное.

— Я УБЬЮ ТЕБЯ! — Его лицо было искажено яростью и страхом и само по себе это внушало страх. — Скажи, прежде чем я разорву тебя пополам, это сделал ты?!

Еще пара минут — и я точно стану неодушевленным. Тут я сам заорал — прежде всего чтобы он перестал меня трясти и перестал на меня орать.

— Ничего я не делал! Да отпусти же меня!

Он слегка притормозил, я воспользовался этим и рванулся в сторону занавески, закрывающей ванну. Хичкок — знаменитая сцена в ванной… С занавески стекали красные подтеки, будто кто-то хватался за нее окровавленными руками.

— Джиа!!!

Внезапно раздался плеск и тихий-тихий шелестящий звук из-за нее, звук слезающей змеиной кожи — даже не знаю, каким чудом я в таком состоянии услышал его:

— Кей…ли… не пускай его… пусть не смотрит…

Больше я не успел и шага сделать. Калеб дернул меня за плечо, рискуя вывихнуть, и прижал к себе, потому что я вырывался. Я задыхался от ужаса и боли, не своей, но от этого не менее сильной, я хотел увидеть, что там, в этой заляпанной кровью ванне, под слоем воды, больше похожей на вино, почему оно такое съежившееся и темное… и почему я не могу поверить, что это — она. Это не может быть она.

Господи, почему мне так плохо, будто это меня прошили автоматной очередью?

Я оттолкнулся от Калеба и не заметил, как оказался на полу на коленях.

…Я сидел, вцепившись в перила, а мама шла ко мне, держась за стену и едва переступая босыми ногами. Она была белее этой стены, тем чернее казались волосы, падающие на лицо, открывающие только его часть — щеку, мраморный подбородок. Губ не было — они слились с белизной лица, постепенно переходящей в синеву. На ней была только короткая комбинашка, щедро демонстрирующая тонкие руки в черных и багровых пятнах.

— Уильям… — прошелестела она высыхающим, как роса, голосом и вдруг начала падать, синие ногти заскребли по стене.

И голос отца: «Эмерал! Эмерал!» — так далеко, будто под землей… он никогда не звал ее Эми, только Эмерал… а Эми звал ее я, она ведь была такая молодая… просто Эми, ей было только двадцать шесть, как она могла меня оставить… она была мне так нужна…

…эмерал-эмерал-эмерал-эмерал-эмерал…

…ЭМЕРАЛ!!!..

Провались герр Фрейд поглубже в преисподнюю вместе со своим гребаным эдиповым комплексом.

…Такая тишина, только мое дыхание и звук текущей воды там, за занавеской. На языке соленый вкус, и его много — как быстро забывается ощущение текущих слез, ведь столько лет прошло. Несколько секунд оно было абсолютно чужеродным, пока я не вспомнил — не вспомнил об этом великолепном освобождающем чувстве… Будто двадцатилетний яд выходил из меня, отрава, способная проесть обшивку шаттла.

Господи, ну почему кого-то обязательно должны застрелить, только чтобы я мог выплакать все скопившееся за эти годы?.. Ну почему так?..

— Это не ты, — сказал негромко Калеб у меня над головой, — не ты, да, Уильям?..

Я хотел спросить, умрет ли Джиа, но не мог даже вдохнуть. Прямо под моим носом на полу что-то блестело, я с трудом разглядел золотой крестик — с шеи Калеба или с руки Джиа, и не раздумывая сжал его в кулаке.

Калеб подал мне руку, чтобы помочь подняться, и я еле вскарабкался вверх. Но он не сразу выпустил меня. Я держался за него, потому что ноги меня не держали, — казалось, разомкни он руки — и я снова свалюсь на колени. Возможно, и он держался тоже, прижимая меня к стене. Едва держался.

— Уильям… успокойся… ты меня пугаешь…

— Ты меня тоже. Она умрет?..

— Прошу тебя…

Я уперся ногами в землю, проверяя ее на шаткость. Калеб медленно отстранил меня, слезы расчертили его лицо алыми полосками, глаза стали цвета капуччино с кровью. Ярость ушла, осталась боль, такая настоящая, что хотелось покончить с собой. Он моргнул, и пара новых ниточек потянулась к подбородку.

— Кейли, она?..

— Ей очень плохо, — сказал он наконец. — Но она не умрет.

Она не умрет. Вот оно. То, самое главное, на фоне которого все остальное теряет значение. Или приобретает.

— Что нам делать? — спросил я только.

— Ждать.

Что же, ждать нам не привыкать.

Калеб с трудом вывернулся из водолазки, и стало возможно оценить масштабы бедствия. Когда он рывком содрал ее, присохшие раны снова закровоточили. Я приблизился, чтобы посмотреть.

— Ерунда, — сказал он, — сейчас все смою.

— Ерунда? В тебе дыр, как в решете, и пара из них выглядит очень неприятно.

— Вообще-то одна. Пуля была серебряная, но прошла навылет. Повезло мне. Джиа больше досталось — черт, я должен был догадаться, что она вытворит что-нибудь в этом роде. — Калеб бросил взгляд в сторону ванны, но там было тихо. — Она первая почувствовала слежку, но я ей не поверил — комендантский час все-таки… А потом твои друзья просто открыли огонь.