Пять историй болезни - [57]
Страх почти совершенно прошел. Ганс старается только оставаться вблизи дома, чтобы иметь возможность вернуться в случае испуга. Но он больше не вбегает в дом и все время остается на улице. Его болезнь, как известно, началась с того, что он плача вернулся с прогулки, и, когда его второй раз заставили идти гулять, он дошел только до городской станции “Таможня”, с которой виден еще наш дом. Во время родов жены он, конечно, был удален от нее, и теперешний страх, мешающий ему удалиться от дома, соответствует тогдашней тоске по матери».
«30 апреля. Так как Ганс опять играет со своими воображаемыми детьми, я говорю ему: “Как, дети твои все еще живут? Ведь ты знаешь, что у мальчика не бывает детей”.
Ганс: “Я знаю это. Прежде я был мамой, а теперь я папа”.
Я: “А кто мать этих детей?”
Ганс: “Ну, мама, а ты дедушка”.
Я: “Значит, ты хотел бы быть взрослым, как я, женатым на маме, и чтобы у нее были дети?”
Ганс: “Да, мне хотелось бы, а та из Лайнца (моя мать) тогда будет бабушкой”».
Все выходит хорошо. Маленький Эдип нашел более счастливое разрешение, чем это предписано судьбой. Он желает отцу вместо того, чтобы устранить его, того же счастья, какое он требует и для себя; он производит отца в дедушки и женит на его собственной матери.
«1 мая. Ганс днем приходит ко мне и говорит: “Знаешь, что? Напишем кое-что для профессора”.
Я: “А что?”
Ганс: “Перед обедом я со всеми своими детьми был в клозете. Сначала я делал Lumpf и wiwi, а они смотрели. Потом я их посадил, они делали Lumpf и wiwi, а я их вытер бумажкой. Знаешь почему? Потому что мне очень хотелось бы иметь детей; я бы делал с ними все, что делают с маленькими детьми, водил бы их в клозет, обмывал и подтирал бы их, все, что делают с детьми».
После признания в этой фантазии вряд ли можно еще сомневаться в удовольствии, которое связано у Ганса с экскрементальными функциями.
«После обеда он в первый раз решается пойти в городской парк. По случаю 1 мая на улице меньше, чем обычно, но все же достаточно экипажей, которые на него до сих пор наводили страх. Он гордится своим достижением, и я должен с ним вечером еще раз пойти в городской парк. На пути мы встречаем омнибус, который он мне указывает: смотри, вот воз, воз для ящика аиста! Когда он утром идет со мной опять в парк, он ведет себя так, что его болезнь можно считать излеченной.
2 мая Ганс рано утром приходит ко мне: “Слушай, я сегодня себе что-то думал”. Сначала он это забыл, а потом рассказывает мне со значительными сопротивлениями: “Пришел водопроводчик и сначала клещами отнял у меня мой зад и дал мне другой, а потом и другой Wiwimасhег. Он сказал мне: ‘Покажи мне зад’, и я должен был повернуться, а потом он мне сказал: “Покажи мне Wiwimacher”».
Отец улавливает смысл этой фантазии-желания и ни минуты не сомневается в единственно допустимом толковании.
«Я: “Он дал тебе больший Wiwimacher и больший зад”.
Ганс: “Да!”
Я: “Как у папы, потому что ты очень хотел бы быть папой”.
Ганс: “Да, и мне хотелось бы иметь такие же усы, как у тебя, и такие же волосы (показывает волосы на моей груди)”.
Толкование недавно рассказанной фантазии – водопроводчик пришел и отвинтил ванну, а потом воткнул мне бурав в живот – сводится теперь к следующему. Большая ванна обозначает зад. Бурав или отвертка, как это и тогда указывалось, – Wiwimacher[69]. Эти фантазии идентичны. Тут открывается также новый подход к страху Ганса перед большой ванной. Ему неприятно, что его зад слишком мал для большой ванны».
В следующие дни мать несколько раз обращается ко мне с выражением своей радости по поводу выздоровления мальчика.
Дополнение, сделанное отцом спустя неделю.
«Уважаемый профессор! Я хотел бы дополнить историю болезни Ганса еще нижеследующим.
1. Ремиссия после первого разъяснения не была настолько совершенна, насколько я ее, быть может, изобразил. Ганс, во всяком случае, шел гулять, но под принуждением и большим страхом.
Один раз он дошел со мной до станции “Таможня”, откуда виден наш дом, а дальше ни за что не хотел идти.
2. К словам “малиновый сок” и “ружье”. Малиновый сок Ганс получает при запоре. Ружье – Schießgewehr. Ганс часто смешивает слова schießen и scheißen – стрелять и испражняться.
3. Когда Ганса перевели из нашей спальни в отдельную комнату, ему было приблизительно четыре года.
4. Следы остались еще теперь и выражаются не в страхе, а во вполне нормальной страсти к вопросам. Вопросы относятся преимущественно к тому, из чего делаются различные предметы (трамваи, машины и т. д.), кто их делает и т. д. Характерно для большинства вопросов, что Ганс задает их, несмотря на то что у него для себя ответ уже готов. Он хочет только удостовериться. Когда он меня однажды своими вопросами довел до утомления и я сказал ему: “Разве ты думаешь, что я могу ответить на все твои вопросы?” – он ответил мне: “Я думал, что ты и это знаешь, раз ты знал о лошади”.
5. О своей болезни Ганс говорит как о чем-то давно прошедшем: “Тогда, когда у меня была глупость”.
6. Неразрешенный остаток, над которым Ганс ломает себе голову, это: что делает с ребенком отец, раз мать производит его на свет. Это можно заключить из его вопросов. Не правда ли, я принадлежу также тебе (он думает), не только матери. Ему не ясно, почему он принадлежит мне. С другой стороны, у меня нет прямых доказательств, чтобы предполагать, как говорили вы, что он подглядел коитус родителей.
