Пять или шесть? - [26]

Старик выпускает к потолку облако табачного дыма от самокрутки и, прокашлявшись, хохочет. Ему вспомнился забавный случай в Р*:

— Элеонора Гилева, Пантелея Гилева дочь, — молодая, грамотная, присвоила как-то у соседки кофту. Красивая шерстяная кофта во время стирки уплыла вниз по речке. Элеонора нашла и носит. Хозяйка — отбирать, та — драться. Стали мы это дело обсуждать. Митя, наш милиционер, специально прибыл. И Элеонора в конце концов заявила: «Простите, товарищи, не доросла я еще до будущего коммунизма, виновата, поступила нечестно». Сержант Митя возмутился: «При чем здесь коммунизм? При царе тоже за нечестность наказывали». Наша Элеонора так удивилась, что тут же сбросила кофту и убежала, с испуга да со стыда весь день просидела у себя в чулане. А потом как-то говорит мне: «Спасибо нашей власти, что не наказала меня!» — это про сержанта Митю... Глупа девка — что с нее возьмешь!.. Газеты читает, международные дела знает, в космосе разбирается, а вот поди ж ты... Стало быть, тут наша недоработка: принижаем коммунизм — называем коммунистическим просто честное, порядочное. Коммунистическое-то оно гораздо выше!

Мы пришли в охотничью избушку, поплутав совсем немного по лесу, когда спустились с вертолета. Дядя Володя сперва был чрезвычайно смущен, что не могли найти ее сразу. «Будь ты трижды три, старый пес!» — поругивал он себя вполголоса и оправдывался, что знакомые места с воздуха совершенно неузнаваемы.

Но теперь он повеселел и готов рассказывать разные байки, рассуждать и философствовать без умолку. Старики обычно болтливы — не удержишь. А тут (я его хорошо понимаю, хоть и ругнул в душе) перед ним свежий человек из областного центра, сидим, вдвоем, никто не придет, никуда спешить не надо. Как не разговориться!

Я посматривал на часы. Время шло к вечеру. Вертолет, по уговору, скоро появится над нами, чтобы забрать нас отсюда. Как дела у тех, кто сейчас движется по непролазной тайге редкой цепью? Может быть, уже взвились в небо красные ракеты? А может быть, только одна?

Дядя Володя понял, что мне сейчас не до отвлеченных разговоров, и живо перестроился:

— Наверное, устали? Прилягте... Нет?.. Ну, тогда пойдемте на ключ. Мне сдается: если кто плутал в этом районе, обязательно не минует ключа. Там небольшое болотце, земля сырая. Может, какие-нибудь следы остались...

Мы выбрались из избушки.

Обойдя ее, не спустились в низинку, а, наоборот, чуть поднялись в горку. На Урале почвы каменистые, — сообразил я, довольный своей осведомленностью. — Болото на возвышении, близ сухого склона или рядом с безводным распадком — не редкость.

— Эту избушку в старые времена называли «кушня на шеститропье», — сказал как будто между прочим дядя Володя. — Здесь сходится шесть троп.

— Шесть? — Я убедился, что мое умение ориентироваться в таежных зарослях ровным счетом ничего не стоит. Я не заметил ни одной тропы ни сейчас, ни раньше, когда еще разыскивали избушку.

А дядя Володя, мне показалось, занервничал. Но ничем не выдал своего волнения. Наоборот. Как-то очень спокойно, чрезмерно спокойно произнес:

— Вы, Алексей Михайлович, не переживайте. Все будет хорошо. Вот, видите, — следы?.. А вон и ключик. Сейчас напьемся. Вода здесь целебная, улучшает обмен веществ, лечит ревматизм и для желудка полезна...

Действительно, мы шли по следам больших туристских ботинок — ступня широкая, каблуки сильно вдавливались в болотистую почву на едва приметной влажной тропке. Человек, неся какой-то груз, прошел во встречном направлении. И давно. Во многих углублениях от подошвы хилая травка уже поднялась, подсохла, но на верхушках можно было рассмотреть грязь.

Вообще-то дядя Володя нарочно предложил побывать в охотничьей избушке на шеститропье, чтобы обследовать это место. Но у него не было никаких оснований предполагать заранее что-нибудь определенное. Поэтому он развлекал меня посторонними разговорами, выжидал, пока я утомлюсь, прилягу, а сам он тщательно осмотрит все вокруг.

Однако обнаруженные следы, принадлежавшие не иначе как бровастому, которого сержант Митя караулил на Спесивой горе, не вызвали у дяди Володи ни радости, ни ликования. Он лишь стал задумчивым и хмурым.

Напились из ключика. Маленькая, с шапку, лунка наполнена прозрачной водой. Небольшою лужицей вода еле вытекала через край и пропадала дальше в ржавом болотце без кочек, без травы — просто пузырившаяся газами почва, похожая на источенное коррозией железо. Вокруг на твердой земле сквозь настил прошлогодних незапыленных, словно металлических, листьев березы пробивалась худосочная травка.

Я прислушивался: не появился ли вертолет, увидеть его сквозь плотный полог ветвей нечего и надеяться. Приходилось чутко вслушиваться в скованную тишину зеленоватых полусумерков вечно затененного белого леса, чтобы сразу дать ракету. Даже не раздавался шелест березовых вершин, они, наверное, и не шевелились: ветер стих.

Неприятной осталась в моей памяти романтическая белая тайга. Впечатление всегда зависит от настроения. Березка обычно видится нам залитая солнцем на веселой лужайке, а тут — холодно-белые стволы, стволы, как стеариновые свечи, стволы под тяжелым ядовито-зеленым потолком, сырость и железная тишина.