Пять или шесть? - [25]
Ребята, как и автоматчики, раскинулись в цепь на расстояние голоса друг от друга и двинулись вперед. Я поначалу и не беспокоился, не переживал за них. Все казалось ясным и простым. Красная ракета — сигнал «на помощь»: на Спесивой горе остался резерв автоматчиков, который можно забросить в любую минуту в любое место, — они сидели наготове в вертолете. Зеленая ракета (через каждый час) — сигнал «все в порядке, двигаемся дальше». Серия красных ракет — «найдены трупы парашютистов».
Второй вертолет отправился к Чурсину в Р* за новостями и вскоре вернулся. Дядя Володя прилетел сам, а с ним еще двое таких же крепких скуластых старичков, вооруженных новенькими двустволками.
Познакомились: Есин и Кульнев.
Дядя Володя извинился, что сидеть в Р* ему невмоготу: там спокойно, парнишки из отряда охраны природы в случае чего сами управятся. Сведения из засад тоже спокойные: все в порядке, люди на местах. Я обрадовался, что Чурсин приехал на Спесивую гору: с ним было как-то увереннее, в его присутствии сильнее чувствовалось, что окрест по тайге множество таких, как он, начеку в засадах и готовы встретить непрошеных гостей. А то кругом деревья, деревья и деревья, даже не верится, что где-то есть живые люди, кроме автоматчиков и Сережкиного отряда.
Немногословные старички посидели, покурили, потом посовещались и решили посмотреть места, где найден комплект снаряжения парашютиста.
— Все равно ведь какие-нибудь приметки по его дороге остались. Откуда он двигался?..
Они ушли вдвоем. Дядю Володю я пригласил полетать над прочесываемой территорией. Была договоренность, что один вертолет, налегке, должен почаще патрулировать в воздухе и пониже: веселее тем, кто идет по земле, и можно корректировать, в случае необходимости, их действия.
— Согласен! — обрадовался дядя Володя. — Тут как раз посредине есть избушка — давно не навещал.
Над тайгою каждый час взлетали зеленые ракеты. Цепью. Все в порядке, дело идет. Радист тоже доложил, что во всех пунктах, с которыми налажена связь, спокойно.
Скорее бы — серия красных ракет.
Глава десятая
ОТРЯД ПРОПАЛ
Те, кто рассказывают про таежные края, непременно восхищаются охотничьими избушками. И относят их постройку к древним обычаям коренных жителей тайги, славящихся гостеприимством. Я всегда, читая, удивлялся: почему же мансийцы, например, сами жили прежде в чумах из шкур, а в лесной глухомани строили деревянные «общественные» избушки?
Оказывается, обычай заведен русскими землепроходцами. Дядя Володя, весьма ревностно и щепетильно относящийся ко всему, что касается его народности, сказал:
— Терпеть не могу, когда нас, вогулов, по-теперешнему — мансийцев, изображают какими-то диковинными чудными людьми и готовы приписать нам все, что встретят здесь необычайное. Это вроде того, что мы оберегаем «Золотую Бабу»... Не строили, дорогой Алексей Михайлович, наши мансийцы охотничьих избушек! Лет триста назад, а то и больше, когда здесь появились первые русские, что клали тропы и торили пути по этим непролазным лесам, тогда шедшие впереди заботились о задних. «Передний — заднему мост», — есть старая пословица. Вот передние и строили. Много понастроили — до самого, поди, Тихого океана! Раньше такая избушка называлась кушня. Никому она не принадлежит, и не установишь, кто и когда ее срубил. Вон и заплаты на щелях — кто чинил, неизвестно. Наверное, тот, у кого было время и топор. Наши охотники теперь поддерживают эти избушки и кое-где ставят новые...
И я тоже, как все, восторгаюсь. Стоит она — ничья, общественная. Хочешь — заходи, никакого запора нет. Вместо окон, правда, узкие амбразуры, заставленные мелкими осколками стекла, но кто-то же их сюда притащил! Печка — простая каменка. Крыши нет, а на бревенчатом потолке навалены камни, и плотно уложен дерн, выросла трава, и завязались небольшие березки. С виду неказисто.
Но гостиница хороша не роскошью, а порядками. Обычаем прекрасна и охотничья избушка. И дрова кем-то заготовлены, и спички — на видном месте. На стене, выложенной белой березовой жердью, висят кусок вяленой оленины, топор. Найдешь и соль, и ведро по воду сходить. И даже аптечкой кто-то поделился — лежат в железной коробке из-под конфет бинты, йод, стрептоцид.
На широкой скамье можно выспаться, отсидеться в пургу или грозу. И иди дальше, оставив в благодарность что-нибудь из своих припасов, наколов дров — позаботясь, по старинному обычаю, о следующем товарище, таком же, как ты сам.
Мы сидим с дядей Володей в охотничьей избушке и покуриваем.
— А бывают несознательные — все израсходуют и взамен ничего не приготовят? — спросил я.
— Нет, каждый что-нибудь сделает, — улыбается дядя Володя не без гордости. — Только, пожалуйста, не думайте, что это какая-нибудь доблесть или высшая сознательность. Обязанность! Привычка. Честность — тоже обязанность и привычка. Так ведь?
И наш разговор уклоняется в сторону. Старик высмеивает те газетные сообщения, когда человек поступает честно, и его за это превозносят, словно за геройский поступок. В самом деле, бывает у нас, печатают, что кто-то что-то нашел и возвратил владельцу — дескать, так поступают советские люди, вот, дескать, коммунистическая черта гражданина!
