Пять дней отдыха. Соловьи - [16]

А Казанцев прошел через полукруглую арку, попал в глухой колодец двора, остановился возле старой двери, на которой висело объявление: «Товарищи жильцы! Кипяток выдается по 0,5 литра на человека с 7 и до 9 утра, а также с 19 до 21 часу. Цена 3 коп. Домоуправление». Он внимательно прочел это объявление и стал подниматься по лестнице на второй этаж.

10

Она лежала на кровати, укрывшись двумя одеялами и пальто, смотрела на потрескавшийся желтый потолок, где в центре согнулась в кольцо лепная женщина и держала в зубах бронзовую трубку, из которой торчал электрический провод, и к нему был подвешен оранжевый абажур. Эту женщину с темными, как две раны глазами, она знала с самого детства и по-разному относилась к ней в разные годы, бывало так, что даже забывала о ней, но в последнее время она ее возненавидела, потому что эта женщина мешала ей вспомнить что-то очень важное, без которого ей просто нельзя было умирать. А она знала, что умрет, может быть, сегодня, а может быть, завтра утром. Все, кто до этого умер, — и соседи, и в сберкассе, где она работала, — все заранее знали, что скоро умрут. Сначала она в это не верила, а потом убедилась, что это так. Впервые такое случилось на работе. Пришел старший кассир Климов, он ей всегда нравился, он был веселым, рассказывал смешные анекдоты, научил ее считать деньги быстро и точно, а тут он пришел и сказал:

— Олечка, примите у меня всю документацию, я завтра умру.

Она его отругала, не захотела принимать документацию, он ушел с работы и утром действительно умер. А потом это было с соседкой, она пришла и сказала:

— Об моих пацанах побеспокойся, Оленька, чувствую я, ведь продержусь только до завтра…

А потом такое было еще несколько раз, и она поняла, что люди могут заранее чувствовать, когда это с ними случится. И теперь она сама это чувствовала, во всем теле наступила странная легкость, ничего в нем не болело: ни отмороженные пальцы ног, ни плечо, которым она сильно ударилась, когда упала на улице, и не было того жадного огонька, который всегда горел внутри от голода, — ничего этого не было. Все тело стало легким, будто его подняли над полом, и оно так висело в пространстве, успокоенное, тихое, без сердечного стука, и еще была темнота, где-то далеко, но была — ни вода, ни земля, ни воздух, а просто темнота, в которую можно было прыгнуть и ничего не почувствовать, и в то же время прыгнуть было нельзя, а надо было только ждать, когда эта темнота надвинется ближе, тогда тело само уйдет в нее. Может быть, она могла бы прожить еще день, потому что у нее оставался сухарь, который вчера переслал ей отец с тем солдатом, и немного дров, которых она набрала в пустых комнатах соседей по квартире, но ей не хотелось больше есть и топить печку не хотелось, единственное, чего она желала, — это вспомнить что-то очень важное, но ей мешала эта женщина. Если бы Оля могла, она бы просто сбила ее с потолка. Так она лежала, когда раздался стук в дверь.

Казанцев вошел и сразу увидел ее белеющее в сумерках угла лицо и большие глаза, обращенные к нему, и вежливо сказал:

— Добрый день.

Прежде чем попасть в эту комнату, он заглянул в две другие. Там ничего не было, кроме пустых кроватей, остывших железных печурок, ненужных домашних вещей: старых ботинок, потертых ученических сумок, разных бумаг, Он уже подумал, что вообще тут никто не живет, пока не открыл эту дверь, увидел Олю, обрадовался, смутился, что застал ее так, лежащей в кровати, и поэтому сказал:

— Извините, пожалуйста, я выйду на минуточку. А вы одевайтесь.

Он вышел в коридор, достал папиросу. Поглядел на часы, до начала спектакля еще оставалось время. Он курил не спеша, чтобы дать ей возможность привести себя в порядок.

Через некоторое время он снова постучался, ему не ответили, тогда он открыл дверь и увидел, что она как лежала в кровати, так и лежит. Он подошел к ней, заглянул в глаза, в эти огромные, как толстый зеленый лед, глаза, увидел там, в их глубине, темноту, испугался, быстро пощупал ее лицо. Оно было теплым.

— Вы больны? — спросил он.

— Уйди, — сказала она, узнав в нем вчерашнего солдата, и не захотела, чтобы он был сейчас рядом.

— Я за тобой пришел, — сказал Казанцев. — У меня билеты в театр. Настоящих два билета.

— Не понимаешь, — тихо, с укоризной сказала она. — Я сегодня умру… Ты уйди.

— Чепуха, — сказал Казанцев. — Никуда я не пойду. И так не умирают… Ну ладно. Не хочешь в театр. Не надо. Я сейчас чего-нибудь соображу. Вот чаю… Ну, конечно, чаю. Ты пока лежи, а я все сварганю.

Он поставил карабин к стенке и сразу засуетился. На подоконнике стоял чайник, в нем было налито до половины воды, и стояли тут пустые стеклянные банки, чашки, тарелки. Он присел к печурке, растопил ее, она быстро загудела.

— Отлично, — потер он руки, радуясь, что так у него все хорошо выходит. — Сейчас вскипит.

Он нашел в углу тряпку, расстелил ее на полу возле печурки, как скатерть, достал весь свой дневной паек, разложил его в порядке, поставил чашки.

— Прошу к столу, — сказал он.

Она не смотрела в его сторону, глаза ее были обращены на эту изогнутую по-змеиному женщину на потолке.