Пять дней - [91]

Прости.

Ричард».

Глава 4

Вы замечали, как внезапно замирает все вокруг, когда на вас обрушиваются страшные новости? Словно невыносимая боль умерщвляет все звуки вне зоны восприятия вашего неизбывного горя. Я прочитала записку один раз. Села на кровать. На ту самую кровать, на которой мы вчера скрепили интимной близостью свою любовь. На ту самую кровать, на которую мы возвращались множество раз, чтобы забыться в любовном экстазе, изведать упоение, которое доселе было для нас terra incognita.

«Такой любовной близости я еще не знала», — шепотом призналась я ему, когда мы отдыхали рядышком после того, как впервые познали блаженство в объятиях друг друга. «Я тоже», — шепнул он мне в ответ.

Я снова прочитала записку. На этот раз пытаясь осмыслить ее содержание, уловить некий положительный подтекст.

Я люблю тебя больше всего на свете. Но я не могу быть с тобой. Мне нужно ехать домой.

Он заявил мне о своей безоговорочной любви. Написал это в первую очередь. Его чувства сомнений не вызывали, они были абсолютно искренними. Значит, что-то произошло. Может быть, ему пришлось позвонить жене, и та стала взывать к его совести? Он запаниковал, решил, что ему нужно ехать домой. Потому и написал: «Я не могу быть с тобой». Мюриэл поняла, что теряет мужа, и надавила на него. Я не удивлюсь, если в качестве инструмента она использовала их несчастного сына. И мой Ричард — глубоко порядочный семьянин — встревожился и решил, что ему просто необходимо вернуться домой и уладить проблему. Но, увидев свою жену, которая, по его словам, была холодна, неприветлива, физически его отвергала, он наверняка снова сядет в машину и поедет искать меня. И мы воссоединимся. Снова будем вместе.

Я прочитала записку в третий раз. И заплакала. В голове моей теснились самые нелепые толкования его слов. И я вдруг поняла, что сейчас похожа на многих своих пациентов, которые, зная наверняка, что у них четвертая стадия рака, все еще пытаются убедить себя, что им не будет поставлен смертельный диагноз.

Чем можно подсластить нестерпимо горькую пилюлю? Ничем. Это невозможно. Прочитай записку еще раз. Там все сказано четко и ясно. Сколь бы он ни уверял тебя в своей любви, произошло нечто такое, что заставило его помчаться домой. И он тебе говорит: между вами все кончено.

Да, всего три часа назад, в том ресторане на Ньюбери-стрит, все было так чудесно, обнадеживающе. Мы были абсолютно счастливы. Обсуждали наши совместные планы: как оповестим своих супругов о разрыве, как переедем в Бостон, как полтора месяца проведем в Париже, как будем ходить на концерты, интересные спектакли и…

Я снова заплакала. Первоначальный шок вогнал меня в ступор, и до этого я лишь давилась слезами, приглушенно всхлипывала. Наверно, потому что не позволяла себе осознать весь ужас случившегося. Но попытки сдержать свою боль оказались тщетными. Теперь я голосила так, будто причитала по покойнику. И это я, скрытный стоик, некогда законченная рационалистка. До недавнего времени меня приводил в смятение даже малейший намек на сдавленный всхлип, поднимавшийся из недр моего существа. А сейчас я рыдала навзрыд. И даже не пыталась успокоиться. Жизнь усеяна разочарованиями. Жизнь устлана неудачами и потерями. Мы все знаем, как пережить мелкие поражения, досадные превратности судьбы, те черные полосы, когда каждый день, кажется, наполнен тихой безысходностью. Но даже в те трудные периоды большинство из нас живут с надеждой. Ведь надежда — единственное сокровище, которое мы все жаждем. Но когда надежда уничтожена — не разбита, а убита…

Не считая смерти ребенка, есть ли на свете что-то ужаснее, чем гибель надежды?

Я сидела на краешке кровати и очень долго плакала. В какой-то момент я осознала, что абсолютно опустошена. У меня было одно желание — залезть под одеяло, отгородившись от всего мира, убеждая себя, что, когда я проснусь на рассвете, все мои кошмарные злоключения останутся позади, что по пробуждении я увижу подле себя Ричарда — и жизнь наладится, у нас все будет хорошо.

У нас.

Я встала и принялась мерить шагами комнату, все думала, думала. Убеждала себя: мне просто нужно с ним поговорить, и во время долгой доверительной беседы я успокою его, объясню, что он способен изменить свою жизнь, что то, что произошло с нами, — это чудо. Ведь всего несколько часов назад он сам сказал: «Такое, как у нас, бывает только раз в жизни».

И он говорил это абсолютно искренне. Я точно знаю. И также знаю, что он обожает меня. Это — самая настоящая, подлинная, несомненная любовь.

О боже, послушай себя. Эмма Бовари в наихудшем варианте.

Нет, я не приемлю столь поверхностное сравнение. Эмма Бовари приняла за настоящую любовь интрижку с бессердечным офицером, хотя ее capitaine был законченным подлецом. На него она проецировала все свои потребности и желания, видела в нем спасение от брака со скучным, незначительным человеком.

Ричард говорил, что любит меня. И это было не заблуждение. Я не принимала желаемое за действительное.

У меня тряслись руки. Я полезла в сумочку, достала телефон. Голос рассудка приказывал: не смей ему звонить. Он же сказал тебе, что между вами все кончено. Зачем причинять себе еще б