Пьяное счастье - [26]

пригубила. Свежий напиток приятно, ненавязчиво пробежал по языку,

мелкими иголочками засвербел в гортани.

- Сладко как! – невольно улыбнулась Зина. – И в нос, и в глаза… - она вынула

носовой платок и поднесла к лицу.

- Угощайтесь, Зина, - профессор широким жестом обвел стол и активно

принялся за котлету. – И не благодарите меня, умоляю. Я просто сделал то, что на моем месте сделал бы любой ученый. Нельзя ведь таланту пропадать

втуне. А вы талант. Не возражайте, талант!

Зине стало неловко от похвал Швеца, и она еще раз отхлебнула из бокала.

Этот второй глоток показался ей слаще первого, и вслед за ним Зина отпила

еще, потом еще.

- За ваши успехи, - поддержал ее Константин Генрихович, - отпивая из своего

бокала.

Поставив пустой бокал на стол, Зина решила, что надо поесть. Покончив с

баклажаном, она принялась за котлету, потом отведала телятины. Швец еще

раз наполнил бокалы. Они выпили, и вскоре Зина вдруг почувствовала, что

кто-то невидимый будто приподнимает ее со стула и начинает медленно

вертеть из стороны в стороны. Она попыталась сосредоточиться, увидеть

этого невидимого, но не смогла: голова закружилась, как после детской игры

в жмурки, когда внезапно срываешь повязку с глаз и не можешь устоять на

ногах. Она жутко испугалась, кроме того, кинувшийся в лицо жар буквально

ослепил ее, и Зина закрыла глаза. Через несколько секунд кружение прошло, но она боялась развести веки, чтобы не повторился этот кошмар.

- Что с вами, Зина? – как издалека, донесся до нее голос профессора.

80

- Мне кажется… кажется… с меня довольно… - не открывая глаз, она кое-как

совладала с непослушными губами, потом снова замолчала, опасаясь, как бы

мускульные движения не спровоцировали нового головокружения.

- Если хотите, поедем, - как будто во сне, прозвучал голос Швеца.

Она кивнула и почувствовала, как он берет ее под локоть, крепкими руками

помогает подняться, ведет к выходу. Она осмелилась открыть глаза.

Расплывающийся, как в мареве, зал, едва заметное мерцание люстр, под

ногами – плывущая зыбь. Она споткнулась на высоком каблуке и

опрокинулась на руку профессора.

- Ну, милая коллега, - звучал у нее над ухом его мягкий, бархатный голос, и от

этого ей было спокойнее. - Не иначе, это вы от сегодняшних впечатлений так

расслабились. Впрочем, ничего страшного, день для вас действительно был

удачным. Сегодня отдохнете, а завтра я отвезу бумаги ректору, и считайте, что вы – ассистентка кафедры.

Зина хотела поблагодарить его, но не промолвила и слова, как погрузилась в

забытье. Немногое помнила она из того вечера. Помнила какие-то увешанные

картинами стены, мягкую постель, свежую прохладу простыней, чье-то

жаркое дыхание у своего лица. Где-то на окраине сознания колючим

осколочком отозвалась острая боль. Кольнула и затихла…

В ту ночь Зина Гвоздева стала женщиной. Нельзя, впрочем, сказать, что она

стала женой своего бывшего научного руководителя, поскольку Константин

Генрихович был благополучно женат уже двадцать два года. Справедливость, таким образом, требует сказать, что в ту ночь Зина Гвоздева стала

любовницей своего будущего начальника.

6

81

Она проснулась от дикой головной боли. Такой боли она прежде не

испытывала никогда. Захотела определить, где находится, и не смогла:

черные круги перед глазами застили перспективу, она видела только смутный

контур собственного носа и что-то темное впереди. Мотала головой из

стороны в сторону – напрасно, темнота не исчезала, только боль стукалась в

мозг еще жестче и острее. Ослабев от напрасных усилий, Зина откинулась на

подушку и попробовала что есть силы крикнуть. Но запутались и застряли в

горле неуклюжие звуки.

Она испугалась и почувствовала, как холодный липкий пот противной

студенистой жижей выступает на груди. Ей почему-то вспомнилось

ощущение из детства, когда ей, больной гриппом, всегда были отвратительны

такие ощущения и она то укутывалось с головой одеялом, то, задохнувшись

собственным горячим дыханием, скидывала с себя пропотевшее одеяло, и

тогда волна озноба, тут как тут, снова, как бы обманом, подступала к ее

вымученному телу. Поистине, это было невыносимым, и лекарство против

этого было одно – время. Добросовестно принимая прописанные врачом

таблетки и микстуры, Зина уже к вечеру первого дня болезни чувствовала

себя значительно легче, главное – проходила отвратительная потливость, и

можно было, высвободив руки из-под одеяла, взять книжку и почитать в свое

удовольствие.

Теперь же, она чувствовала, облегчения не предвиделось, по крайней мере, в

обозримой перспективе. Она повела рукой вокруг себя, нащупала простыню

и теплое одеяло, спряталась под ним от накатывающего озноба. Вскоре стало

жарко, холодный пот сменился теплым, не менее противным. Она откинула

одеяло, провела рукой вдоль тела и обнаружила, что лежит совершенно голая.

И тут же услужливая память, как на картинке, представила ей все события

минувшей ночи – разумеется, в том виде, как их запомнила сама Зина, мало

что, впрочем, запомнившая как следует. Но отчетливо вспомнились горячие

82

ласки Константина Генриховича, его жаркое, с легким запахом алкоголя

дыхание, а главное, вспомнилась острая, неведомая доселе боль, что на