Пядь земли - [34]

Однако Геза так и не явился. Базар был вчера, в пятницу, нынче суббота; до самого вечера прождали, и все напрасно. Тут уж и полиция начала расследование. Зазвонил телефон, полицейские в Вестё отправились, в корчму, куда Геза с мужиком заходил. Оказалось, в самом деле был он здесь. След, стало быть, найден, дальше нетрудно будет разобраться.

Пришли полицейские и в ту корчму в Неште, где Геза речь держал перед народом да цыган одел. Хозяйку, которая вообще-то корчму только арендовала, а не владела ею, допросили по всем правилам, устроили ей с цыганами очную ставку; так что постепенно все стало ясно. Сначала Геза в ресторане кутил, потом всей компанией в номер перебрались. Там трое цыган играли уже в новой одежде — после того как торговый агент по приказу Гезы достал все, что надо, у знакомого торговца. Цыгане играли, Геза дирижировал, барышня вино подливала, а хозяйка плясала на столе в голом виде. Да так плясала, что страшно было, как бы стол под ней не развалился.

Веселье продолжалось всю ночь и все утро, до полудня; а потом Геза такси заказал и укатил с барышней в Дюлу. Перед этим он все твердил, что ужинать только в Дюле желает.

Вот что смогла выяснить местная полиция. А дальше дело переходит в руки дюлайских органов… Когда все посчитали, вышло, что в корчме Геза потратил двести пятьдесят или двести шестьдесят пенгё. Больше всего ушло на одежду цыганам, которую с них обратно не потребуешь, потому что останутся они совсем нагишом…

Ну а тулуп все висел в углу на вешалке. Как единственное вещественное доказательство, которое можно было в руки взять.

Новость эта, конечно, разлетелась в один момент; давно не было в деревне столько смеху да пересудов. Четыреста двадцать пенгё… ну и дела. Целая корова… Вот тебе: отец денежки по филлеру собирал, недоедал, недопивал — а сын возьми да все и спусти. Ну, Геза, ну, Геза… Не в отца пошел, что и говорить. И ведь жил на всем готовом… Да, видно, как волка ни корми… А старому Тоту каково: сыночка вырастил на свою голову. Известно: судьба все гладит, гладит, потом возьмет да ударит…

Геза же будто сквозь землю провалился, не могут его найти. Хотя ищет полиция чуть не всего уезда.

7

Любое чудо — лишь три дня чудо; в конце концов утихли ахи да охи в деревне. Промотал Геза деньги — ну и ладно, ведь не только отцовские, а и свои промотал. И на здоровье. Раньше не больно Гезу уважали, а теперь совсем перестали. Кто на такие дела способен, тому на виселице место. Одним словом, в глазах мужиков окончательно пропал Геза, окончательно и бесповоротно. Все равно как если бы помер.

А коли ты помер, схоронит тебя родня, да соседи, да добрые друзья; если много ты хорошего на своем веку сделал, долго будут тебя вспоминать, а если много плохого — и того дольше. Не дано человеку знать, за какие дела получит он бессмертие.

Те, кто помер, покоятся в мире под травами, под прошлогодней листвой, ветры над ними летают, чудесные сказки нашептывают. А живые продолжают жить, в суете да заботах. Правда, в эту пору, зимой, они больше потягиваются да позевывают. Да еще на свадьбах гуляют. Или на крестинах. Это уж как получится. Лишь похороны редки зимой. Хоронят чаще по весне, когда снег сойдет и солнце рыжие тропки прогреет под заборами.

Свадьба — дело такое важное, что хватает его чуть не на ползимы. Для тех, конечно, кого она хоть одним боком касается. Еще до помолвки не сосчитать всяких волнений, радостей и печалей — а уж после помолвки… Ведь молодые еще и передумать могут: скажем, черная кошка пробежит между ними. Ведь если б они, молодые-то, в деревне одни были, тогда бы и разговор простой. А так — и у девки за спиной много чего, с чем разделаться надо, развязаться, да и у парня не иначе. К тому же, вот беда, как-то так всегда выходит, что не за того выходит девка, с кем свыклась, с кем вместе выросла, а за совсем постороннего человека. Потому и случается, что при помолвке нравится парень, а к свадьбе напрочь перестанет нравиться. Тут-то и бывают всякие неприятности.

Да только Марика, коли уж собралась замуж, так не для того, чтобы какие-то неприятности из этого получались. Она все до конца продумала, и никаких задних мыслей здесь быть не может. Вчера, правда, зашла к ней Маргит Шерфёзё, которая на свадьбе подружкой будет, и чуть не с порога говорит:

— Слышь-ка, Красный Гоз вчера вечером затрещину влепил господину Бернату в корчме.

— Хорошо сделал. Дай ему бог здоровья.

— Говорят еще, пьет он все время… после твоей помолвки.

— Ну, если деньги девать некуда… Ты как думаешь, Маргит, если подвенечное платье такое будет… совсем гладкое и длинное, рукав на запястье узкий, а сверху пошире… вот смотри, здесь манжета на пуговках… — и показывает на себе, каким будет платье.

— Ой, может, совсем длинное не надо. Очень уж по-господски.

— Ах, полно тебе. То́ господское, что господа носят. А что мы одеваем, то крестьянское, каким бы оно ни было.

— Ну как хочешь. Может, и хорошо… Я тебе еще не сказала, что Красный Гоз только весной Илонку Киш посватает.

— Говорю тебе, это меня не интересует, — сердится Марика; но, хоть виду не подает, а приятно ей слышать, что не скоро еще женится Красный Гоз на этой подлой девке. «Так ей и надо, пускай помучается», — думает про себя, но вслух не говорит ничего, потому и Маргит не удается высказать то, что поручил ей Красный Гоз. Потому что ему, Красному Гозу, теперь на чудо осталось лишь надеяться, которое произойдет в последний момент и не допустит, чтобы Марика стала женой Ферко Жирного Тота.