Пядь земли - [33]

— Можно, чего там… да если получше что найдется, тоже не беда…

Барыня возвращается с новой бутылкой.

Гезе вдруг кажется, что деньги, лежащие у него в кармане, — невероятно огромная сумма. Сколько людей можно за эти деньги осчастливить — чуть не весь мир. Однако хоть он в этом и уверен, но уверенность эта какая-то неопределенная, словно чего-то ей не хватает; словно надо немного подождать, пока все образуется… Непонятно, как это получилось, только два господина уже сидят за его столом, громко смеются, чокаются; у одного очки блестят, у другого — лысина; и вот теперь все становится таким ясным и естественным. Нет больше ни господ, ни мужиков: только люди есть, которые любят и понимают друг друга. Девки, бабы кругом ласковы и любезны; да ведь так и должно быть: для чего ж они созданы, если не для того, чтобы мужчинам угождать… Но и тут пока молчит Геза, копит в себе ораторский пыл. Прорвало его лишь тогда, когда появились цыгане. Трое музыкантов, одетых в какое-то отрепье. Господи, до чего ж они оборваны. У одного даже колено выглядывает из дыры, будто кость, к которой присохло закопченное мясо. Стоят, пощипывают струны и слово вымолвить боятся, потому что слух разнесся, будто в корчме какой-то чужеземный принц пирует, который простым мужиком прикидывается.

И раньше видел Геза оборванных людей, да он и сам одет не ахти как; но сейчас ему кажется почему-то, что выпустить этих оборванцев на улицу в такой собачий холод — все равно что взять и убить их. Никак нельзя этого допустить: чувствует Геза, что за этих людей он перед богом несет ответ.

— Позвать сюда портного, пусть оденет цыган с ног до головы, — встает он и делает рукой широкое движение, словно душу распахивает настежь.

Тихо становится в зале. Все будто онемели. Торговый агент появляется в дверях; снова прогибаются половицы под хозяйкой. А Геза совсем вошел в раж и ораторствует без удержу:

— Справедливо это, люди, я спрашиваю? Мы вот здесь пируем, дорогое вино пьем, в хорошей одежде ходим… у меня там на вешалке теплый тулуп висит… а эти несчастные чуть не нагишом по морозу бегают… Сказано ведь в Писании: отдай голодным хлеб свой, нагим — одежду свою… Почему же никто даже не подумает дать другому хлеба или одеть ближнего своего?..

— Ваше превосходительство, что велите сыграть?.. — умоляет Гезу один из цыган.

— Нет, постой, я говорю…

— Милый, полно тебе, оставь их в покое. Дай им пять пенгё, и все будет в порядке. Увидишь, как они тебе сыграют, — упрашивает барышня.

— Нет, подожди. Чтобы мне эти оборванцы играли! Не будет этого! Я не какой-нибудь басурманин. Позвать сюда портного, если я сказал.

И свершилось невероятное. Одел Геза всех троих цыган.

А что дальше было — выяснило полицейское следствие…

Дома ждали Гезу всю ночь. Сначала до полуночи ждали, потом до двух часов, потом до утра: вот-вот, думали, придет. Вот-вот явится… Да так и не дождались.

— Ой, батюшки, чувствует мое сердце, с Рози что-то случилось… И зачем же ты парня одного бросил? — причитает мать.

— А что? Малый ребенок, что ли? Как-нибудь доберется домой с одной-то коровой, — оправдывается старый Тот. Только оправдывайся, не оправдывайся, а вот уже и к службе звонят, Геза же — как в воду канул. Правда, Тоты не столько за Гезу, сколько за корову беспокоятся.

— Поеду-ка я навстречу верхом, — говорит Ферко.

— Вот это дело… Ишь, этот Ферко сразу что-нибудь придумает. Молодец. Будет из него человек. А из Гезы? Да ни за что в жизни. Вот те крест!

Ферко уже Чипке начал было седлать, когда зашел к ним Йошка Кишторони.

— Загляну, думаю, — говорит, — узнаю, как удался базар. Я тоже свою коровенку хотел вести, слышь-ка… недоволен я ею. До отела четыре месяца, а у нее уже молоко пропало. Вот и надумал продать… Да погода мне больно не понравилась и остался дома. А теперь-то жалею: слыхать, хорошо продали вы Рози.

— Мы? — И друг на друга смотрят, будто своих не узнают.

— Ну Геза, стало быть. По дороге домой за четыреста двадцать продал. Мне этот сказал, как его… Бени Чеке. Они домой-то вместе шли, все трое здешние: Геза, значит, потом Чеке и старый Совати. Геза и продал Рози, еще из города не вышли.

— Господи милостивый, куда же парень делся? Может, убили его, ограбили… И зачем ты его одного бросил, Габор? Почему с ним не остался? Ох, господи, смилуйся над нами… — плачет мать. Ходит по горнице и руки заламывает.

— А ну, тихо! Не скули тут мне… — прикрикивает на нее старый Тот. Он-то Гезу знает лучше. Тотчас отправляется старик к Чеке, и тот ему рассказывает, дескать, так и так, продал Геза корову за четыреста двадцать пенгё и в корчму вернулся с покупателем, с мужиком одним из Вестё да с его женой. Чтобы, значит, бумагу на Рози оформить и деньги получить. А больше они его не видели. То же самое рассказал и Совати. Так что с них спрос невелик.

Идет Габор прямиком в полицию.

Так, мол, и так, сын его продал корову и деньги растратил. Пусть найдут его хоть на дне морском и шею свернут.

— Стоит ли так сразу родного сына осуждать? Может, еще приедет с каким-нибудь поездом.

— А! Пропащий он человек… — машет старик рукой и уходит повесив голову. По пути заглядывает в кооператив, чтобы на случай, если вправду промотал парень деньги, не остаться совсем без ничего. Попросил в кооперативе четыреста пенгё под расписку и сказал, что придет за ними завтра утром: вдруг все же явится этот недотепа…