Пядь земли - [23]

Старому Кишу дочь, видно, тоже рому не пожалела: через пять минут он уже храпит на своем топчане, как сурок. А Красный Гоз тем временем играет с Илонкой, тискает ее безжалостно, будто назло кому-то. Будто доказать хочет, что есть на свете и другие девки, не только та гордячка. Что из другой тоже может хорошая жена получиться, которая будет мужа любить и почитать, как полагается.

Илонка и поддается ему, и не поддается — не знает, как ей лучше поступить, чтобы парня к себе привязать. Мало позволишь — плохо, много позволишь — тоже плохо… Вот и бьется, как лист на ветру…

— Ах, господи, господи, ты еще подумаешь, что я такая, как вдова Пашкуй…

— А вдова Пашкуй — какая?

— Ну, такая… скверная…

Конечно, есть и такое на свете, кто ж этого не знает; Красный Гоз чувствует вдруг, что его колени будто слились, срослись с коленями Илонки. Не понять, где его ноги, а где — ее: лишь что-то сплошное, жаркое, и невесомое, и тяжелое сразу. В ладонях зудящие, беспокойные ощущения ложатся друг на друга, как листы книги, — и все листы прожигает горячее Илонкино тело.

— А я и не знал, что она… скверная…

— Зато я знаю. Она и теперь вот знаешь что задумала? Свою сиволапую дочку за тебя выдать. Ну отпусти же меня, ей-богу… — А сама не очень-то вырывается, только юбку поправляет.

Красному Гозу кажется, что потолок рушится ему на голову.

— Ага… значит, за меня дочку выдать… — И девка, что сидит у него на коленях, уже не радость, а докучный груз, тяжелый и неудобный, как мешок с солью. Он сталкивает ее, встает и начинает ходить по горнице.

Выпитый чай сделал голову ясной и чистой; кажется, нет такого вопроса, который он не смог бы теперь решить.

Ах, как легко обвела его вокруг пальца эта баба. Господи. То-то все про нее говорят; дескать, она такая, она сякая. Теперь вот кусай себе локоть…

Ну, тетка Пашкуй, даром это тебе не пройдет.

— Я пошел. Завтра вечером приду опять. — Красный Гоз надевает полушубок, решительными движениями застегивается на все пуговицы.

— Завтра… да ведь завтра четверг, — говорит испуганно Илонка.

— Знаю, что четверг. Послезавтра пятница, за ней суббота. А помолвку на будущей неделе в четверг устроим. Ну, я пойду.

Илонка за платок хватается — проводить. В сенях останавливается, попрощаться в темноте, как заведено. Но нынче у Красного Гоза и в мыслях нет стоять да обниматься. Сапоги его уже у калитки стучат по мерзлой, застывшей грязи.

В десять часов вечера в хате вдовы Пашкуй еще светло: Пирошка прядет, мать читает. Но вот дочь зевает широко и, поставив прялку в угол, за дверь, берет с плиты остатки обеда, жует лениво. Потом стелет постель, укладывается и, сонно моргая, слушает, как мать читает вслух. К романам вдова пристрастилась за десять лет одинокой своей, безмужней жизни. Читает — и лицо ее то светлеет, то тревожным становится, смотря по тому, как складывается судьба влюбленного рыцаря и прекрасной леди. Те наконец соединяются друг с другом и теперь стоят на морском берегу, ждут корабль, который увезет их к заслуженному счастью. И на этом месте вдова закрывает книгу, чтоб приятные впечатления унести с собой на покой.

Кладет поближе к кровати спички, задувает лампу. И через минуту уже спит крепким сном. Но удивительное дело: приключения английского рыцаря и благородной леди и во сне не оставляют вдову. Снится ей, что леди и рыцарь потерпели кораблекрушение и теперь, несомые волнами, плавают в бурном море. Плавают они на обломке мачты, леди — на одном конце, рыцарь — на другом. Вместо флага на шесте развевается сорочка леди, та самая сорочка, которую еще не видел глаз мужчины. Ветер треплет, солнце жжет, соленая вода разъедает эту дивную сорочку. А на самой леди ничего нет, кроме бальной накидки, да и та одним краем под живот подложена, чтобы не так жестко и скользко было лежать на бревне, через которое то и дело перекатываются морские волны. В сердце рыцаря пылают рыцарские чувства, и он зажмуривает глаза, чтобы не смущать леди. И тут вдова видит, что это она сама держится за обломок мачты, а ноги ее в воде бултыхаются. Вода теплая, ласковая, и в ней, словно в минеральной воде «Игманди», поднимаются мелкие шипучие пузырьки… Глупый, бредовый, томящий сон… И в этот момент раздается стук в окно.

— Кто там? — спрашивает вдова, поднимая с подушки голову и откидывая ногой перину.

— Я это, Йошка Гоз. Ну, Красный Гоз, не узнаете, что ли? Откройте.

Вспыхивает спичка; трепещущий огонек быстро успокаивается в лампе. Вдова спускает ноги с кровати, сует их в домашние туфли. Наспех закрутив распущенные волосы в узел, выходит в сени и отодвигает засов.

— Ты что, Йошка? Чего ночью колобродишь? — со сна даже удивляться не может вдова.

— Я? В общем… На минуточку можно вас, тетя Пашкуй? — и первым идет в пристройку.

Готовился Красный Гоз к мести, сполна готовился спросить с разлучницы. И вот эта заспанная, теплая баба совсем сбила его с панталыку, перепутала и без того запутанные чувства. Едва закрыв за собой дверь, обнял он вдову и прижался лицом к ее груди…

Пирошка, лежа в постели, смотрит на горящую лампу, смотрит и удивляется; кажется ей, что она не засыпала еще, а как легла, так и не отрывала от лампы глаз. Фитиль потрескивает, коптит; ходики на стене стучат все громче и громче. Словно крупа, сыплются на землю секунды. Качнется маятник влево — влево сыплются, качнется вправо — сыплются вправо; еще немного — и заскребется за циферблатом, запросится наружу голенький час, а за ним и другие…