Пядь земли - [219]

На вершок от канала — трава уже сухая; даже росу не может дать канал для собственных берегов. А что говорить о полях! В преисподней, наверное, стоит такая вот жара…

Захочешь пахать по стерне — ничего не выйдет: не берет лемех пересохшую землю. Кукуруза сникла, будто ошпаренная. А уж и початки начали зреть. Да так и не дозрели. Подсолнечник легче сушь переносит — да и он закрывается днем, а ночью плачет масляными слезами. До того все страдает вокруг, что даже человеку больно.

Свиньи, коровы целыми днями вокруг колодцев бродят; пастись не хотят. Да и как пастись? Кой-какую траву лишь на покосах можно найти. На картофельных полях — трещины с ладонь шириной; если не смотришь под ноги, попадешь в такую трещину и растянешься.

— Эй, кум, если не будет дождя, конец света наступит! — кричит один мужик другому. А тот отвечает:

— Верно, кум. Плохи наши дела. Не будет дождя, клади зубы на полку…

В воскресенье, когда звонили к утренней службе, церковный староста пришел к священнику.

— Ваше преподобие. Вы уж не забудьте насчет дождичка попросить…

Священник нынче не в настроении: ведь его поля так же горят, как и другие. Дождя просить из воздуха, где его нет? Н-да…

— Ладно, господин староста, попробую. Пользы, правда, от этого мало… да и вреда не будет… — обещает священник, облачение через руку перекидывает, в другую руку псалтырь берет.

Людей в церкви безбожно мало, только девки на своих скамьях сидят поплотнее. Пение не идет: жарко. Глотки сухие. И проповедь не удалась; паства тогда лишь начинает прислушиваться, когда священник гремит:

— Яви нам, господи, милосердие свое, дай обильных дождей на поля наши. Взгляни, господи, на беды наши, на жаждущие земли, на страждущих животных, на высохшие источники, на потрескавшиеся пашни наши. Без милости твоей погибаем, господи. Дай нам дождя, господи, ибо ты сказал, что дашь дождь и праведным, и неправедным. Окропи посевы наши, сады наши…

Хорошая молитва. Внушительная. В новой книге проповедей нашел он ее вместе с несколькими другими; в той книге, которую совсем недавно принял для церковного пользования затисский епископ. Написал ее один старый декан, который, почувствовав приближение смерти, продлил свою жизнь, воплотив ее в этой книге. Словом, все было бы хорошо — не будь здесь, в церкви, Красного Гоза. Вон он сидит. Во второй раз с тех пор, как ушел из артели.

Если для кого-нибудь страшна эта засуха, то для него вдвойне; ведь крохотная земля его — это вся его жизнь, и жизнь его жены, матери, его детей; не уродится в этом году картофель, кукуруза — хоть все сначала начинай. Снова ищи работу, иди землю копать, снова впрягайся в лямку… Как зверь в клетке, метался он между полем и домом. Где выход? Где-то должен быть, обязательно должен быть… но где? Спасаясь от этих мучительных вопросов, и забрел он в церковь. Теперь вот слушает священника, который просит дождя, уж так просит, что жалко его становится.

Закрывает глаза Красный Гоз, и опять появляется перед ним поле: безжалостное, слепое небо, горячая земля, бесцельно слоняющаяся скотина… Кожей своей ощущает он жару. Можно ли словами, молитвой добыть дождь из сухого, слепящего воздуха? Не словами тут надо действовать. А головой и руками. Ведь тут, под носом, течет через поля этот сливной канал. Почти вдоль полей. Только воду надо оттуда взять. Здесь — канал, немного подальше — Кереш, километрах в тридцати — Черный Кереш, оттуда недалеко — Белый Кереш. Четыре реки рядом. А там, дальше — Калло, Корхань… и все в одном комитате! И все полны воды! Часто настолько полны, что ревут, пенятся, — а вдоль берегов выгорает все. Скотина клочка травы не находит… Колодцы пересыхают; земля страдает, страдают люди… И собираются в церкви, вместо того чтобы пойти на берег с ведрами, ушатами, кастрюлями и черпать воду. Черпать, носить, поливать… А они сложили руки и сидят, молятся, на священника глядят. Экая тупость!

А ведь сказано: на бога надейся, а сам не плошай! Заботься сам о себе, тогда и бог о тебе позаботится. В это они, видно, не верят… Бог знает, во что они верят!.. Словом, другого выхода нет. Надо поливать. И он будет поливать!

Из церкви он вышел, словно был там в одиночестве и словно, побывав там, решил все, что его тревожило, решил отныне и навсегда. Проглотил кое-как обед — и в поле.

Словно вся неустроенность жизни человеческой, все несчастья, беды людские гудели в нем, когда проходил он по истомленным зноем полям. И чем глубже погружался он в свои мысли, тем нетерпеливее перекидывал из руки, в руку пустое ведро… Вся деревня, вся округа, весь комитат, все Затиссье сидело в это воскресенье в церкви, и должно быть, все попы, кто лучше, кто хуже, молили о дожде… А в небе, сколько ни смотри, не то что туч — даже облачка нет с ладонь величиной. Солнце пылает, жжет, край неба — желт; кузнечики, и те как пьяные… А ведь если б все вышли с ведрами к реке, к ручью — что было бы? На месте каждого ведра вылитой воды сразу зазеленела бы земля. Ведра воды хватит на четверть квадратного метра. Даже на половину. Ну-ка, посчитаем. Если это поле… (Упрямый мужик. Вбил себе в голову, что должен прожить с трех хольдов солончака, и не хочет отступаться.)