Пядь земли - [189]

Уста мои изрекут хвалу Господню.

И да благословляет всякая плоть

Святое имя Его

Во веки и веки.

Закрываются рты, псалом отлетает, замирает под куполом, и Красный Гоз чувствует в сердце какую-то жаркую волну. Смотрит вокруг себя; смотрит дальше, сквозь людей, сквозь стены, сквозь церковный сад — туда, где он всего несколько дней назад начинал с артелью строить дамбу. Не может быть, чтобы люди не поняли в конце концов друг друга. Обязательно поймут чужие землекопы, в чем, собственно говоря, дело; и свои позовут его обратно в артель…

Священник уже стоит на кафедре.

Молитву творит; и паства теперь становится какой-то серой и незаметной, как в засуху пыль под подсолнухами. Снова звучит псалом; паства тоже поет, однако поет боязливо, не в полную силу, будто отодвинутая какой-то большой ладонью: хорошо, мол, хорошо, да только совсем не требуется так уж совать нос в небесные сферы… Вот стихает и этот псалом. Кто покашливает, кто удобнее устраивается на скамье; все в ожидании смотрят на священника, будто смирившись с тем, что будет.

— Возлюбленные братья во Христе, — говорит священник, — я прочту вам сегодня следующее место из Священного писания:

О, кто даст главе моей воду, а очам моим — источник слезы! Я плакал бы день и ночь о прокаженных дщери народа моего!

О, кто дал бы мне в пустыне пристанище путников! Оставил бы я народ мой и удалился бы от него, ибо весь он — сборище прелюбодеев и скопище вероломных.

Как тетиву, напрягают они язык свой для лжи, усиливаются на земле неправдою, ибо впадают из одного греха в другой, и Меня не признают, сказал Господь!

И каждый да устрашится своего друга и не поверит ни единому из своих братьев, ибо всякий брат, обманув, обманут будет, и всякий друг разносит клеветы…

Я расплавлю и испытаю их, ибо как иначе мне поступать со дщерью народа моего?..

Тишина. Потом растерянная суета поднимается в церкви; все оглядываются назад: одной молодой бабе плохо стало; ее уводят под руки.

Паства, которая во время пения псалмов казалась слитой в единую жаркую массу, как расплавленный чугун в доменной печи, — теперь на глазах распадается на богатых и бедных, на Сито и Эсени, на стариков и молодых. Совсем мало осталось от прежнего единодушия, как если бы случилось кому-то вчера сытно пообедать, а сегодня лишь отрыжка его мучает, напоминая о вкусе блюд…

Красный Гоз с мучительным недоумением глядит на священника. Зачем понадобилось ему читать Библию? И если уж вздумал читать, то почему именно это место? От древних пророчеств этих холодом веет на нынешнего человека; ядовитыми змеями готовы они броситься на него… Не пугать, не жалить надо людей, а любить их, поддерживать, помогать им. Губы, сердца их смягчить, понудить к ласковому слову. А от старых пророчеств стынет душа, покрывается инеем; сами же они, прозвучав, растворяются в воздухе и остаются в церкви навсегда, безвозвратно. Где-то, то ли вверху, в куполе, то ли внизу, под настилом, скапливаются столетиями, от воскресенья к воскресенью, эти непоправимо одряхлевшие, пережившие свое время слова. Столько слов, столько предсказаний, верных или неверных, прозвучало здесь, что если бы стали они водой, то затопили б и деревню, и окрестности и к другим деревням подобралась бы. Так зачем же они, какой смысл, какая в них польза? Ведь люда глухи к этим заклинаниям; так камни глухи к свисту ветра над ними…

— «…ибо как иначе мне поступать со дщерью народа моего?..» — пробует Красный Гоз ухватиться за последние слова, как путник хватается за борт телеги, когда возница кинет ему на ходу: мол, влезай, что ли… Девки сидят слева от прохода, тесной кучкой, пестрея платьями и платками. Одни из них только-только школу кончили, другие уже на выданье; одни — красивые, другие — не слишком; однако нет среди них такой красавицы, чтоб не нашлось девки красивее; да ведь и самой безобразной девки еще не рождалось на свете… Сидят девки на своей скамье — чтобы через год, через два перебраться постепенно на противоположную сторону, где сидят замужние бабы. А оттуда — под хоры, на места для старух. Пока совершается этот путь, бабы опять народят девчонок; так из старого улья появляется молодой рой, цветы рассыпают семена, дерево тянет в стороны корни, наращивает ствол… Вечное странствие по вечному пути.

Наверное, что-то думал Красный Гоз о церкви и прежде, еще в те времена, когда обходил ее стороной… Скажем, лежит у тебя в кармане клубок, лежит и ждет момента, чтобы выпасть и покатиться.

И теперь вот катится, разматывается клубок, хочет того Красный Гоз или не хочет.

Священник проповедь начал — да не доходит она до Красного Гоза. Боится он, что вслушается — и окончательно растает чувство, оставленное в нем пением псалмов, и окажется: напрасно пришел он в церковь, нечего ему унести отсюда.

«Жизнь обманчива, как весеннее солнце…» — колет его, болезненно и обжигающе, прорвавшийся вдруг в сознание обрывок проповеди. Очнувшись от своих мыслей, поднимает он глаза на священника. Однако опять слышит лишь гул слов, не понимая их значения. А от той неожиданной фразы глухо саднит в груди.

Потому что за стенами церкви, на воле, носится шальной мартовский ветер, солнечный свет льется белым водопадом, зеленеет трава густым шелковистым ковром, красновато отсвечивают стебли озимых посевов. Мираж вывешивает над степью гирлянды жемчужных венцов, ячмень тянет упрямые корни, по краям канав лезут побеги крапивы; под ветром прыгают взъерошенные воробьи; звенят жаворонки в прозрачной выси; трещат на акации сороки… Всюду буйно и бурно стремится к свету, к солнцу жизнь, и непонятно: почему ж все это — обманчиво?.. Теперь он ни о чем уже не думает, лишь смакует во рту вкус пропетых псалмов и хочет — слышит, хочет — не слышит, как гулко падают слова священника, будто кто-то стучит по сухому, дуплистому дереву.