Пядь земли - [180]

Потом вылез и сам исправник и прямо к крыльцу зашагал.

Хоть и называют его все исправником, на самом деле по должности он — уездный начальник. Каждый год несколько раз наезжает он в деревню; не только в эту, конечно. Все деревни объезжает в уезде, одну за другой. И вот ведь что удивительно: как бы часто ни был он здесь, каждый раз чувствует, что деревня не та, какой была в прошлый его приезд. Словно бы все время меняет она свое лицо, обращенное к нему. Иногда подумает он: ну, теперь увидит деревню такой, какая она есть на самом деле, — и опять встречает что-то совершенно новое. Двенадцать деревень в уезде, все не похожи одна на другую, да еще каждая из них раз от разу на самое себя не похожа… Мыслимое ли дело — все их узнать, изучить, понять до конца! Что ни дом, то норов — говорит пословица, а сколько ж домов во всем уезде! Подумать страшно. В одной деревне испокон веков заведено, что сады, огороды отгорожены друг от друга заборами, плетнями; а в другой даже межу-то не оставляют между ними. Стало быть, и закон в этих деревнях следует по-разному применять. В одной деревне мужики тихие, смирные — чисто мухи в сметане; в другой же то и дело грызутся меж собой, как собаки. Однако тут-то и загвоздка; думаешь: раз эти буйные, нахрапистые, а те, наоборот, ленивые, неповоротливые, так у них все по-разному должно быть. Опять же нет. По всему уезду одни и те же проступки: тропы через поле прокладывают как попало; фонари не вешают в темноте на оглобли; из-за межей ругаются; навоз не вывозят аккуратно, раз в месяц; кольца не вделывают свиньям в стаде; не обновляют на телегах доски с именем владельца; телегу перед корчмой оставляют без присмотра; подростков не пускают на занятия допризывников; а о школе и говорить нечего. Мыльную воду выливают прямо на дорогу… Словом, нарушений хватает.

Еще вот охотятся в неположенных местах. Наверное, думают, что рыбу, дичь господь бог им бесплатно дает…

Углубившись в свои мысли, всходит исправник на крыльцо.

Навстречу ему с другого конца коридора спешит секретарь правления; делает вид, будто штаны застегивает: мол, в уборной был. А на самом деле только-только из дому. Ждали исправника после обеда, а он вон когда явился.

Выходит из своей комнаты и староста Ференц Вираг, машет рукой кому-то позади (тут же какой-то мужик убегает сломя голову) и кланяется, здоровается с исправником. Сухо кивнув ему, исправник проходит в кабинет. Секретарь едва-едва успевает дверь перед ним распахнуть.

Писарь топчется в углу; исправник расстегивает перчатки, швыряет их на стол.

В соседней комнате стул загремел. Будто кто-то подслушивал там под дверьми и теперь отскочил в панике.

— Может, вы скажете мне, господин секретарь, что тут у вас происходит? — спрашивает исправник и кивает своему писарю. Писарь торопливо роется в папке, бумаги достает, кладет перед ним.

— Мы думали… после обеда изволите…

Исправник раздраженно фыркает:

— Изволите, изволите… А к тому времени вся деревня вверх дном перевернется, так что ли? Где эти люди? Вызвали их?

— Те, что для отдельного разговора, сию минуту здесь будут. И остальных… как только захотите… — И секретарь выскакивает за дверь, радуясь, что есть повод хоть на минуту скрыться с глаз исправника. Бежит в соседнюю комнату. Слышно, как чьи-то сапоги там стучат, барабан ударяется о косяк; еще через минуту на улице раздается барабанная дробь. Рассыльный пробегает под окнами правления.

«С каждым днем, с каждым днем все хуже…» — словно выговаривает барабан, двигаясь вдоль улицы. По крайней мере мужикам так кажется. Выходят люди на улицу, слушают, что кричит рассыльный. А кричит он не бог весть что: просто велено всем собраться к правлению. Возле некоторых хат рассыльный еще особо стучит палкой по забору. Этих, значит, исправник в первую очередь вызывает… Сам исправник в это время разбирает бумаги, которые ждут его решения.

— Имре Вад, сорок шесть лет, женат, пятеро детей, реформатского вероисповедания… Та-а-ак. В ноябре прошлого года был на два дня арестован за драку в корчме. Ударил бутылкой из-под содовой Кароя Болдога, вице-председателя гражданского стрелкового общества… — Тут оглядывается исправник. В дверях раздается звяканье сабель. Полицейские отдают ему честь.

— Имре Вад… Кто это Имре Вад?

Полицейский унтер — молодой еще человек; говорит он, словно на весах каждое слово взвешивает:

— На прошлой неделе снова пел в корчме «Интернационал». Однако…

— Что еще за «однако»?

— Однако в других отношениях кажется человеком порядочным. Хоть мы и следим за ним. Детей в школу, в церковь, на занятия допризывников посылает аккуратно. Земля у него есть, не так уж мало, обрабатывает он ее добросовестно. Сам тоже церковь посещает. Когда новый колокол ставили, дважды выезжал с упряжкой, работал бесплатно в пользу церкви. Непонятно, по какой причине Имре срывается снова.

— Пьян был, может?

— Пил наверняка. Сколько, установить невозможно; сам он говорит, что много, четыре литра, но это ложь. А корчмарь, по всей видимости, старается его выгородить и все его слова подтверждает. Карой Болдог показывает против них обоих.