— Они считают тебя демоном, — сказал мальчик.
Минта поперхнулся.
— Много глупостей я слыхал, но такую — впервые! С чего они это взяли?
— Ты не похож на прочих людей, — пояснил Эрингил.
Минта покачал головой.
— Люди изумительно глупы: любой человек, который хотя бы чуть-чуть от них отличается, для них уже сразу и демон, и оживший мертвец, и выходец из преисподней…
Эрингил усмехнулся. Неожиданно Минта посмотрел на него испытующе:
— Скажи-ка, парень, ты ведь тоже так считал?
— Может быть, — уклончиво ответил Эрингил.
Минта засмеялся:
— А ты храбрец! Явился ко мне, твердо убежденный в том, что увидишь демона… Такое не всякому под силу.
— Ничего особенного, — сказал Эрингил. — Я поспорил с другими мальчиками, что сделаю это. Так что подскажи: каких небылиц им наплести на твой счет.
И остаток вечера они придумывали вдвоем жуткие истории…
Глава вторая
Девушка из замка на скале
С тех пор прошло около десяти лет. Дружба, завязавшаяся между Минтой и Эрингилом, со временем только окрепла. От Минты подросток узнавал самые разнообразные вещи. Мастер горазд был рассказывать обо всем, что повидал на своем веку. Его взгляд на людей и события сильно отличался от общепринятого — и, как считал Эрингил, чаще всего оказывался более точным и верным, нежели у всех остальных людей. У Эриигила очень рано выработалось обыкновение проверять любое суждение, любое поучение или впечатление у мастера Минты.
Родному отцу мальчик доверял не так, как верил мастеру. И Минта никогда не обманывал ожиданий.
Именно Минта стал поверенным первой любви Эрингила.
Юноше исполнилось тогда восемнадцать. Он был высоким и крепким, полным сил и уверенности в себе. «Львенок-двухлетка» — называл его Минта, и нельзя было подобрать более точного определения. Скуластое лицо Эрингила обветрилось, светлые глаза лучились, густые пшеничные волосы падали на плечи, и Эрингил имел обыкновение стягивать их узким ремешком.
Девушку звали Ульбана, и больше всего на свете она любила лошадей…
Эрингил встретил ее случайно на равнине, за Вольфгардом. Молодой человек охотился с соколом. Это занятие позволяло ему оставаться один на один с лошадью и птицей, вдали от людей. Он не брал с собой слуг, объясняя свое намерение тем, что «люди низшего происхождения мешают аристократическим забавам» — его отца вполне устраивали подобные высказывания.
Так что никто не нарушал желанной тишины глупыми разговорами и попытками услужить «его милости». И «его милость» мечтал невозбранно…
Мечты Эрингила в ту пору не имели в себе ничего героического. Юноша прекрасно отдавал себе отчет в том, что он — неплохой воин и при случае сумеет постоять за себя и за своих товарищей. Это не увлекало его и не становилось предметом его грез; он относился к воинскому искусству именно как к ремеслу, которым он овладел (нетрудно догадаться, что такой подход к делу привил ему мастер Минта).
Если о чем-то Эрингил и мечтал, так это о любви. Минта ничего не знал об этом. Вероятно, любовь и отношения с женщинами оставались единственной областью, где у Минты не имелось никакого опыта. У него даже мнения своего на сей счет не было. «Просто я как-то не успел, — оправдываясь, говорил мастер, — всегда находились какие-то другие занятия…»
«По всей видимости, — думал Эрингил, — боги решили обделить Минту этим свойством — умением любить. Ничего странного! Человек не может владеть всеми дарами сразу. Боги понимают это, возможно, даже лучше, чем сами люди. Минта может изготовить абсолютно любой предмет, более того — он изобретатель: он придумывает и делает вещи, которых никто никогда до него не делал. Никому и в голову не приходило создавать нечто подобное!
И хотя почти все его механизмы не работают, а странные сосуды ломаются… это неважно. Мысль Минты работает, не зная отдыха. Он не в состоянии одновременно с тем что-то чувствовать, тем более — к женщине. Любовь, насколько мне известно, отнимает очень много жизненных сил».
Эрингил мог сколько угодно развивать теории по этому поводу, но когда любовь настигла его, юноша поначалу даже не узнал ее.
Случилось все очень быстро. Всадник показался на равнине, и Эрингил насторожился: обычно он охотился в полном одиночестве, которое никто не нарушал. Но всадник — имелся, он приближался стремительно и неотвратимо. Эрингил напрягся, коснулся рукой меча. Хотя войны сейчас, вроде бы, не велось, всегда следовало оставаться начеку — мало ли какой негодяй встанет на пути.
Всадник приблизился и осадил коня. Эрингил увидел невысокого хрупкого юношу примерно своих лет, в плотно надвинутой на брови шапочке, с развевающимся за плечами коротким плащом и стройными ногами в обтягивающих лосинах и мягких сапожках.
Почему-то вид этих обтянутых ног вызвал у Эрингила особенное раздражение: слишком уж юнец выставлял их напоказ, как будто гордился ими! Мужчине не следует гордиться своей внешностью, во всяком случае, не так откровенно.
Эрингил нахмурился.
— Что ты здесь делаешь? — резко спросил он.
Незнакомый юнец поднял брови и насмешливо покачал головой.
— А ты что здесь делаешь?
— Я охочусь.
— А я катаюсь.
— Убирайся подальше от меня! — сказал Эрингил. — Как бы я не проучил тебя!