Смешно, но я даже не христианин. Я не считаю, что достойно зарабатывать на спящем боге, который уже никому никогда не поможет.
Поднимаясь из тела дорогами смерти, я видел не раз, как огромная алчная мать распахивает бездонную пасть, чтобы поглотить тех, кто слишком тяжёл для света. И сползание в тяжесть — их собственный выбор, он не зависит от земной профессии, пусть даже обладатель её служил человеческим маскам бога.
Придёт час, и главными в нас всё-таки окажутся честь и верность, смирение и не стяжательство, способность прощать и не желать власти над другими слабыми. А по одеждам и маскам — различий в добре и зле я не наблюдал.
А ведь когда-то мы спорили с Вороном о возможности пройти между истиной, праведностью и грехом по мифическому серому пути. Чтобы не совершать ни добра и ни зла. Чтобы обращаться к тёмному нутру бездны, вызывая безбрачие и болезнь одному и тут же лечить другого, протягивая руки к свету. Он не смог. Да и есть ли он вообще, этот серый путь? Можно ли потерять часть себя, сохранив неизменной другую? Стать пером, зависшим над пропастью?
— Одевайся! — сказал я. — Холодно на улице.
Я повёл его пешком, хоть нам и нужно было преодолеть не меньше четверти города.
Ночь, слякоть.
Он всё время оглядывался: идёт ли за ним то, чужое, что пугало его.
Я не оглядывался. Я уже знал, что демон может питаться только страстью породившего его. И от равнодушия ему не спастись. Я тоже имел когда-то глупость, алкая любовного счастья, узреть собственного демона.
Мой был из тех, кого называют ракшасами. Я не говорил с ним. С демонами не разговаривают. Твой демон всегда встанет на одно слово дальше тебя, переговорит, обманет. Потому что он — твой.
Я стоял с ним глаза в глаза. И осознав, что стихия его воздух, обратился к флейтам ветра. Барнаул — ветреный город, я не помню дня, чтобы не дуло в нашей степи.
Ветер коснулся меня. Ветер унёс моё желание обладать объектом моей любви. И флейты наполнились и запели…
И тогда мой демон лопнул как мыльный пузырь. И я больше никого не люблю так, чтобы хотеть его в собственность. Настоящая любовь — освобождает. Она склоняется над раненым ею и перерезает горло, вытирая о сапог окровавленный нож.
Когда я, не оборачиваясь, смотрел глазами Ворона, то видел, как катится за ним по пустынным улицам тёмное волосатое Ничто. Гигантское живое перекати-поле, сгусток страха, поросший волосами ужаса, распознавших его. Своими глазами я не видел ничего. И демон знал, что я и не увижу.
Подходящий нож в доме нашёлся быстро. Не было женщины, и я набрал номер моей Второй.
Да, сейчас — вот так. Я наберу номер, и она сорвётся ко мне глубокой ночью. Раньше было иначе. Но тот, кем я был раньше, не был нужен ей, а мне сегодняшнему не нужен никто. Мне требуется лишь женская энергия для работы. Она даст мне необходимое равновесие.
Женская и мужская энергия образуют в сумме идеальное движение в этом мире. Это колокол жизней и поводок для планет. Она не позволит мне сорваться вниз, даст силы вернуться.
Я собирался проложить мост над бездной для своего ночного гостя. Страшный мост из лезвия ножа, поставленного на ребро.
Такова была цена мимолётного знакомства. И человеческого раскаяния. Цена последней просьбы, в которой нельзя отказать.
Да, по пути я попросил её купить водки. Пить кровь, не запивая водкой, не для всех адекватная задача. Но гость с похмелья, и сейчас будет пьян. А моя Вторая после развода с лётчиком совсем ничего не боится.
Я говорю ей, обнять Ворона, и она обнимает. Чтобы быть рядом со мной, она обнимет теперь, что угодно.
Между моих ладоней — тьма. И круг замыкается. Такой маленький круг.
Я разрезаю руку, и кровь течёт прямо в стакан. Я не сторонник красивых ритуалов.
Ворон пытается рисовать на полу приличествующие моменту знаки, но всё это не важно. Знаки — лишь маячки, помощники воли. Если я намерен сейчас пройти по клинку, мне не нужны уже ритуалы.
Почему я хочу этого для него? Хотя бы потому, что он пытался найти хоть какой-то путь в давящей серой обыденности. Большинство не хочет даже поднять головы.
И я кладу простой нож с чёрной пластмассовой ручкой поперёк той бездны, которую ему положено миновать. И соединяю ладони. И поднимаю глаза, чтобы увидеть стоящего надо мной Азараила, Ангела и Демона порога. И встречаюсь с пылающими глазами его, чтобы он узнал во мне проводника. И горю вместе с ним. Но, пока я горю, по тонкому лезвию ножа уходит в небытие душа моего нечаянного друга.
Всё.
Больше я ничего не могу для него сделать. Завтра эта дорога может не удержать даже меня. Завтра — будет поздно.
Я делаю вдох. Время слилось в один остановившийся миг, но дыхание освобождает его. И тьма усталости наваливается вдруг, как тяжёлая шуба из чёрной овцы. Но я превозмогаю усталость и ещё долго говорю с телом Ворона.
Наконец то, что остаётся от моего гостя, засыпает, оно даже мечется и кричит во сне.
Утром я отвожу его обратно. Пешком. Ещё не ходят трамваи. Я не хочу, чтобы случайные прохожие увидели его близко.
На работу попадаю не выспавшийся и разбитый. В обед (как быстро) звонит телефон и какая-то женщина спрашивает:
— Вы такой-то?
