Путинбург - [45]
Как мы с ним познакомились и подружились? Да через Борю Иванова — Инкассатора[266]. Вместе стали учредителями клуба Harley-Davidson, вместе гоняли на мотоциклах, играли в бильярд-американку, пили мексиканское пиво Corona с ломтиками лайма и цепляли московских девиц-мажорок в ночном клубе «Пирамида». Питерские сразу врубались, что Саня вовсе не тракторист-механизатор, а я не учитель литературы из сельской школы, и пугались. Зря, кстати. Крупа не обижал девушек и всегда напрягал своих холуев-головорезов ночью ехать к армянам на Кузнечный рынок, будить их и покупать огромные букеты роз. Он говорил им:
— Дуры, вот дам я вам сто долларов, и что вы запомните? А тут — сто роз! Может, вам никто больше такого никогда не подарит, потому что вы тусуетесь со всяким отстоем, мажорами, фуфелами, ментами! А мы с братом — люди рабочие, соль, так сказать, земли нашей, славянская, можно сказать, интеллигенция!
Девки млели.
Было в Крупе что-то нежно-брутальное. И был он реально образованным человеком: Гомера с Феокритом не читал, но Сорокина и Пелевина с базара нес. И базар фильтровал умело, тонко и качественно. Он не примыкал конкретно к какому-то авторитету верхнего уровня, то есть был скорее тамбовским, чем малышевским, дружил с Костей, но без пиетета, на равных. С Кумариным и Кудряшовым, с Ледовских и Глущенко Хохлом выдерживал уважительный нейтралитет, а с ворами умел решать большие проблемы. Корону ему не предлагали из-за постоянного подозрения в сотрудничестве с Конторой. Точнее, с Григорьевым[267]. Както так повелось, что все вопросы по обеспечению главгосресурса доверяли Крупе. Ну и получали с него, конечно. По полной. Он как-то мне признался, что если по всем госзаказам в конце девяностых нормативный откат был от двенадцати до двадцати семи, то в его сфере всегда было минимум тридцать. Но с гарантией отсутствия любых проблем. Крупа никогда не понтовался. Никому не угрожал, не суетился. Но, говорят, наперерез ему старались не заправлять нос[268]: его ребята стреляли с глушаками[269] и уходили летом на мотоциклах, зимой, весной и осенью — на переоборудованных «жигулях» с гоночными моторами. Пару раз киллеры, естественно, попадались в мусарню[270], но загадочно умирали прямо на первых допросах.
Короче, Крупа был парень юморной, осторожный и умный. Я как-то прикинул оборот его бизнеса и завис, как «Пентиум» при загрузке «виндой»-десяткой. Числа не укладывались у меня в голове. Это были ежедневные суммы в миллионы долларов. И после какой-то веселой вечеринки в его кузьмоловской сауне в компании девиц-баскетболисток из шведской национальной сборной с очень длинными ногами и сияющими от счастья успешной кросс-культурной коммуникации глазами, решивших приобщиться к уютному быту русских фермеров, я прямо спросил Сашку:
— Ну вот скажи мне честно, сколько ты зарабатываешь в неделю?
Санька протянул шведкам свою литровую пивную кружку с «Вдовой Клико», из которой сделал крохотный глоточек, и задумчиво протянул, акая и якая на белорусский манер:
— Ну, может, мильен прихадил, порой два. А что толку их счятать? У нас ведь все есть, чта нада!
Я не поверил. Я уже тогда понимал, что Санька — удивительный чел, его вполне легальный бизнес приносил ему в год не меньше ста миллионов долларов. Не считая откатов друзьям-чекистам — как питерским, так и в центральном аппарате ФСБ, которые курировали Госрезерв, небольшой абонентской платы в казанский общак Кжижевичу[271] (Саша справедливо считал его неуравновешенным психом, а саму группу — слабой и слишком неконтролируемой), ну и откатов туда, где управляли городом.
— Ты заносишь за пропилеи?
— Ну ясен хрен. А мог бы и не заносить, а, наоборот, получать. Они же во мне больше нуждаются, чем я в них. Но Ромушка[272] тянет ручонки-загребушки, колотушки-кулачки жиденькие. Нам с тобой ведь не жалко, пусть все гуляют!
И с размаху отвесил плюху тяжелой ладонью по крупной гузке юной шведской верзилы. Тяжело так отвесил. Как тяжеловес, поднимавший по утряне на жим стошку
