Пути неисповедимы - [63]

От этого человека, сделавшегося мне симпатичным, я пошел к сестре Галцевича, пожилой милой женщине, жившей на втором этаже выбеленного кирпичного дома на главной улице. Приняла она меня сердечно и радушно. Мы разговорились. Оказалось, она принимает большое участие в жизни нескольких пленных местного лагеря. Она познакомилась с переводчиком этого лагеря, немцем с Поволжья, Андреем Юстусом, бывшим пленным, а теперь жившим свободно. А уж через него — с пленными-мастеровыми, которые ходили с конвоем на работы в город. А заодно познакомилась и с их конвоиром. В лагере были и женщины, в основном медицинские работники. Одна из них, жившая почти свободно, в тот день как раз зашла к Галцевич, когда я там сидел. Мы с ней разговорились. Военврач третьего ранга, москвичка, Зоя Содатова. На всякий случай я с ней не откровенничал. Вскоре зашел пожилой немец в форме — тот самый конвоир. Родом он был из Прибалтики, по-русски говорил неплохо. Ругал немецкие порядки на чем свет стоит: «Безобразие, интенданты от мала до велика воруют. Сахар сыпят в кофе, а сколько сыпят, никто не видит. Я служил в пяти армиях, и самый большой порядок был в гражданскую войну в Красной Армии. Там так солдат не обворовывали».

В тот же день у Галцевич побывал еще один военнопленный, но в военной форме, из охраны лагеря, русский, по виду из интеллигентной семьи, молодой парень. Разговор с ним не получился, был он почему-то очень мрачным. К концу визита сказал, что ходил специально смотреть, как вешали пятерых поляков. Они стояли в кузове машины с откинутым бортом, и после того, как им надели петли на шеи, машина отъехала. Я спросил: «Зачем это надо смотреть?» — «Все нужно знать», — ответил он. Вскоре за ним зашел такой же парень в немецкой форме, украинец по фамилии Марахевка. Видел я его мельком, так как дальше передней он не пошел. Был он черен и больше похож на крымского татарина, что у украинцев не такая уж редкость. Мрачности, как у первого, у этого не было и следа.

Была середина моего отпуска. Еще раньше я рассчитывал, прервав отпуск, съездить в Кенигсберг для проверки дороги. Сестре Галцевича сказал, что везу домой подарки ко дню рождения хозяйки, выменянные на одежду: масло сало. Поэтому я прямо из Сувалок двинулся в Кенигсберг, чтобы своими глазами посмотреть на этот самый Поддубовек да выяснить, нет ли проверки на бывшей польско-германской границе. Поддубовек, который я обозревал из окна вагона, оказался даже не разъездом. Стоял маленький домик, и была видна дорога, уходящая в лес. Поезд здесь пересекал лесную полосу шириной километра в три, тянущуюся с северо-запада на юго-восток. Границу переехали без всякой проверки, ведь Сувалкская область значилась как территория Восточной Пруссии. Проверка, оказывается, была между Сувалками и Августовым, который принадлежал уже к Белостокскому округу.

Пробыв в Кенигсберге один день, я вернулся к Галцевичу. Оставались последние дни моего отпуска. В одну из ночей выпал глубокий снег. Я сходил к Бибиковым и взял у них лыжи. Последний раз я становился на лыжи ранней весной 1941 года, когда нашу роту отправили из Костромы готовить к лету лагерь. Думал ли я тогда, что в следующий раз встану на лыжи в такой обстановке? Лыжи доставили мне колоссальное удовольствие, и лыжи и сказочный зимний лес. Возвращался я в Кенигсберг поездом, который делал остановки на каждой станции. В нем документы не проверяли. По дороге в районе станции Поссесерн я обратил внимание на обилие полевых телефонных кабелей самого разного калибра, тянущихся вдоль железной дороги и уходящих в лес. Уж не ставка ли Верховного командования, которая, как было известно, располагалась здесь, в Восточной Пруссии (как потом оказалось, так оно и было). По приезде я сделал полный отчет ребятам, а через некоторое время Сергей скатал в Сувалки к Немунису, но тот так и не смог достать для нас оружия. Сергей рассказывал, что в городе было расклеено объявление примерно такого содержания: в лесах под Сувалками есть кучка бандитов, ими руководит некий Заремба. За его голову обещано... и далее следовал перечень: столько-то денег, столько-то продуктов, столько-то мануфактуры и т.п. В городе неспокойно, везде патрули, жителей на улицах почти не видно. Позже я узнал, в чем было дело, но об этом ниже. Сергей все это время был в тяжелом состоянии, разрываясь надвое. С одной стороны, наша группа, в подготовку которой к побегу он вошел всей душой, всеми своими помыслами. С другой стороны, старушка мать и любимая девушка. Он все время советовался со мной, как быть. Что я мог ему сказать? Помимо всего, ему известного, мне было известно еще и такое, что он вряд ли реально представлял. Что его может ждать по возвращении на Родину? Ведь никто в «органах», с которыми мы обязательно будем иметь дело по возвращении, не примет в расчет его нелегкую жизнь, работу судомойкой, мальчиком на побегушках, не поверит в искренность его побуждений вернуться. Мне и то, наверное, думал я, придется туго, а ему? Зачем я буду толкать его в это пекло. Поэтому я особенно не уговаривал Сергея. А о себе я решил — будь, что будет, лишь бы вернуться к матери, на Родину. Сергей все же серьезно полагал примкнуть к нам позже. Он уже поговаривал дома о том, чтобы отправить мать в Бельгию ко второму сыну Ивану, и летом это, кажется, должно было состояться. После этого он предполагал двинуться на восток. Что касается Райки, то в один из последних вечеров перед побегом, когда мы сидели все в моей комнате, я говорил ей, чтобы она держалась за Сергея, что за ним она не пропадет, и ему не даст пропасть. Но в конце концов Сергей решил с нами не бежать.