Пути и судьбы - [26]

— Еще подбери! Еще! Ладно! — кричал Ревокат. И капитан сейчас же подхватывал его команду. Натягивая тросы, шипела паром и грохотала шестернями тяжелая лебедка. Плот выгибался все круче и круче, напоминая громадный лук.

А, когда он вышел на прямую и выровнялся, люди поняли, что они устали. Но усталость была радостная: плот шел.

— Ну и дуга! — сказал Григорий с облегчением и надел рупор на деревянный держак. — Как думаешь, «Пролетарий» прошел ее?

— Н-да, крутенька, — не сразу отозвался лоцман, — да ведь ежели в себя поверить, то можно и подкову разогнуть. А «Пролетарий», небось, прошел. Плицын-то самолюбивый, нипочем нам не уступит.

Ревокат слепил цигарку, закурил и сказал самодовольно и в то же время обеспокоенно:

— Ну вот, один узелок развязали, что теперь Пада скажет…

И вдруг с палубы раздался крик:

— Пада! Подходим к Паде!

Тотчас же послышался шум стремительно льющейся воды, похожий на заглушенный, захлебывающийся рев чудовищно большого зверя. На мгновение капитану показалось, что пароход вместе с людьми и соймой проваливается в черную, жадно клокочущую пасть. Захотелось застопорить машину, переждать. Но вместо этого он дернул ручку служебного свистка и заорал, возбуждаясь от собственного голоса:

— По местам, орлы! Даешь Паду!

Сойма походила в темноте на громадную распластанную шкуру. На дальнем конце ее неярко горел костер. Там суетились тени плотовщиков. Им посигналили гудком. Густой, сиплый звук ушел куда-то влево и пропал во тьме. И вдруг он как будто бы вернулся. Сначала людям показалось, что где-то, то ли справа, то ли слева, отозвалось эхо. Но скоро стало ясно, что гудит буксир. По гудку Григорий понял, что это «Пролетарий».

— Кой черт, неужто опять засел? — промолвил лоцман.

И как раз в это время снова накатился рев воды. Было в этом реве что-то несогласованное, как будто даже противоборствующее. И сейчас же Григорий увидел, что русло тут разделилось надвое, обхватив остров, как клещами.

Справа вода шумела тише, покойнее, и Григорию хотелось повернуть туда. Заметив, что он колеблется, старший штурман начал было перекатывать штурвал направо, но лоцман, обругав обоих, повернул налево, туда, где вода бурлила, как в трубе.

— Не бойся шумной суводи, а бойся тихой заводи, — назидательно сказал он.

Колеса «Светоча» упрямо борются с косым течением. Тотчас сгибом русла помигал и скрылся огонек. То ли бакен, то ли судно. Одно ясно, там пески. Скорей, скорей вперед! Но сойма уже втянута в этот кривой проток, и по косматому огню костра, перемещающемуся влево, Григорий понял, что течение гнет ее в дугу.

Костер внезапно стал отходить вправо. Все быстрее и быстрее. Сойму неодолимо тянуло, всасывало правым течением.

— Куда нас несет?.. Вернуться надо!.. — беспокойно пробормотал Коняхин.

— Самый полный! Еще прибавь! — закричал Григорий и по одобрительному движению лоцмана понял, что сделал правильно. Крупно дрожа от натуги и скорости, буксир оттянул сойму, и ей уже овладело левое течение.

В середину острова врезалась узкая промоина — проран. Вода в проране бесновалась, и даже в темноте было видно, как она пенилась и двигала кусты. Сойму начало сводить, сбивать к прорану. Пламя костра при этом разгорелось ярче и косо вытянуло вздрагивающие языки.

— Прибавь ходу! — кричал в раструб Григорий.

Механик прибавлял.

— Прибавь еще! Еще прибавь. Ну!.. Ну!.. Да ну же, черт возьми!.. — отчаянно выкрикивал Григорий.

Лоцман, вцепившись в штурвал, настороженно оглядывался назад, будто за плотом все время кто-то гнался. И казалось, что сойма не плыла, а лавиной скользила с горы. Тяжелый хвост этой лавины, разворачиваясь, катился на остров. И, когда опять донесся жадный рев воды, Коняхин не выдержал.

— Стойте! — закричал он тонким бабьим голосом. — Остановите пароход, остановите!

Он метнулся к колесу и попытался вырвать его из рук лоцмана. Ревокат не выпускал штурвала. В те мгновения, пока они боролись, буксир неуклюже и недовольно мотнул носом.

«Ну, все! Пропала сойма!» — мелькнуло в голове Григория, когда он подскочил и оттолкнул Коняхина. Задержать ее движение на остров мог только вспомогательный буксир «Перун», но кто же знал, что они пойдут ночью? А сойма выгибалась все круче и круче, напруживаясь и угрожая.

— Где «Перун»? Почему его нет? — тонко кричал штурман, тяжело дыша.

И вдруг откуда-то, то ли справа, то ли слева, донесся отрывистый посвист.

«Перун!» — обрадовался Григорий и стал всматриваться во тьму. Справа от берега двигалось к сойме что-то большое. Лучились и мигали три красноватых глаза.

— Барабанов свое дело знает, — освобожденно вздохнул лоцман, когда огни остановились и словно бы повисли над хвостом плота. — А ну давай, давай, «Перунок», подмогни! На тебя вся надёжа!

Пароход деловито прогудел, и по гудку капитан и лоцман узнали «Пролетария».

— Плицын? — изумленно вскричал Григорий. — Ну и сукин же ты сын!

— Вот тебе и самолюбец-эгоист! — пожал плечами Ревокат. — Не подоспей он… Постой, Григорьич, а где у него сойма-то?

— Да не она ли вон там белеет? — напряженно всматриваясь, гадательно сказал Григорий.

— А ведь, пожалуй, она и есть. Посадил-таки… Эх!.. — лоцман досадливо сплюнул. — На яру сидит, дура… Как бы не зацепить ее, проклятую!